Наталья Суханова - Искус

На стене над кроватью Джо была пришпилена фотография Геты — мало удачная, она вообще не была фотогенична.

— Хорошо подменяет оригинал? — издевался Влад.

— Чтобы утром оплевывать, а вечером обливать слезами, — криво улыбался, не поднимая на карточку глаз, Джо.

Наконец и вовсе было заявлено Гетой, что мама в панике, у неё уже было два сердечных приступа, больше встречаться им нельзя: «Нет, нет, я не могу выйти за тебя замуж, это ее доконает».

Вот, разве что, не в одной маме было дело. Футбольная команда вернулась в Джемуши, и форвард тоже.

Футбольная команда в Джемушах была словно расквартированный в дореволюционном городке полк. «Так весело играет музыка». «Тореадор, смелее в бой». Орущие трибуны. Неведомые, праздничные герои, не знающие поражения не столько на поле, сколько в темных аллеях.

Маленькая жена Джо, которую он безжалостно выставил, чтобы войти чистым в большую любовь, тоже крутила теперь любовь с футболистом: не то мстила, не то утешалась, утверждала себя.

— Я иду в роддом, — рассказывала она Оле, — а Славик за мной. Дурачок, говорю, я же аборт от Джо пошла делать. А он: «Ну и что?» Ходит вокруг роддома, спрашивает у дежурной, всё ли у меня в порядке, что можно мне принести. «Какой у вас внимательный муж» — говорят мне нянечки.

Оля ахала:

— Аборт? Джо знал?

— Зачем? Он и меня-то, оказывается, не знал. Думал, я в его партбюро побегу или к ней. Дурак: «Если ты Гету обидишь, я ни перед чем не остановлюсь, и не утруждай себя жаловаться в мой институт — меня ничего не остановит». Какой идиот — столько прожил со мной и ничего не понял.

Отвергнутый Гетой, Джо и сам пошел вразнос. Вначале привозил на посмотр Владу и Ксении каких-то девочек на предмет немедленной женитьбы — на чистой и славной.

— Вот так, бегом? — удивлялся Влад.

— Я доверяю вашей интуиции.

— Лучше доверяй своей. Откуда ты берешь этих цыпочек?

— Откуда придётся — только не из института.

Да, студентки из своего института — запретный плод. Но соблазнительный. Несмотря на страх перед философией и придирчивым мэтром, девочки любопытствовали и вовсю его искушали — мальчиков мало, почти женский институт.

— Объясните, Иосиф Иванович, понятнее, — просили они, — что такое объективный и субъективный идеализм?

— Хорошо. Пример. Вы находитесь в осажденной крепости. На вас сыплются стрелы.

— Хи-хи! Стрелы любви?

— И никаких хи-хи! Так вот, если у вас есть уверенность в том, что стрелы посылают враги… простите, Амур… то вы признаете объективную реальность врагов или лукавого мальчика. Если же стрелы-то есть, да еще неизвестно, стрелы ли это или это только ваше впечатление о том, чего вы не видите и вообще не можете видеть, тогда вы субъективные идеалисты.

— А понятнее нельзя?

— Специально для девушек. Вы в замке, и каждый день голубок приносит вам в клюве письмо. Если вы признаете объективную реальность — вы что? — вы, хотя и не знаете, кто в вас влюблен, все-таки уверены, что есть некто…

— Влюбленный?

— Сейчас буду выдворять за дверь!

— Иосиф Иванович!

— Что?

— Выдворять за дверь — это не тавтология?

— Про-дол-жаю: если вы считаете, что есть некто, кто посылает письма, вы кто?

— Материалист? Нет — как его? — ну, идеалист?

— Тишина! В общем-то да, идеалист, объективный или субъективный, но это только прелюдия. Дело в том, одушевлен ли мир вне вас. И даже больше: есть ли Бог и Мировой Разум…

— Иосиф Иванович, можно посторонний вопрос? Вы сами навели нас на него вашим примером с любовными письмами. Как вы относитесь к любви?

И зарделась милая армяночка с немыслимо изогнутыми и острыми, блестящими черными ресницами, и порхают хитрые взгляды от него к ней, от нее к нему.

— А если любовь безответна? — гнут своё смешливые девицы.

— Что за вопрос? — грохочет Джо. — «Безответна»! Не ищите корысти в любви!

И вспорхнули изогнутые ресницы, и — сверк, сверк, сверк! — драгоценные, с зеркальным блеском глаза.

Как ни старательно соблюдал дистанцию Джо, всё же не удержался, проводил одну такую девочку до дому, пошутил, пококетничал. И уже — шу-шу-шу — на занятиях. И вслед ему из каких-то окон писклявыми голосами: «Иосиф Иванович! Хи-хи!» Поднял голову: одинаковые дома, одинаковые окна, ни в одном не видно насмешниц.

На занятиях:

— А зачем нам философия?

— Еще не поняли? Всё торопитесь, девочки: сначала сдать зачет, потом получить диплом, потом заработать пенсию. Так жизнь пройдет, и не поймете ничего ни в жизни, ни в мире.

— А-а, теперь поняли.

— А пищать замогильными голосами нечего!

И веселый смех в ответ: все всё знают.

Нельзя. Девочки из своего института — не дело. Но есть другие институты, техникумы, по улицам вон сколько славных и чистых ходит.

Однако, те три девочки, которых привозил им на смотрины Джо, не взволновали ни их, ни самого Джо. Если что удивляло, так это способности Джо «охмурять», как выражался Боб. А так что ж? Действительно молоденькие, наливные, чистые и хорошие, но какие-то скучные, молчаливые — до того, что Владу, Ксении и Джо приходилось говорить за себя и за них. Чёрт этих юных знает, может, они их даже и не слушали, во всяком случае, не реагировали, а если, услышав их дружный, но слегка уже натужный смех, все же улыбались, то, может, от непонятливости, высокомерия или стеснительности, всего лишь чуть-чуть. Если же их о чем-нибудь настойчиво вопрошали и они решались или снисходили ответить, то слабо поскрипывали, как застоявшийся патефон.

— А что, они все у тебя такие молчаливые и пухленькие? — интересовался Влад. — Ты их проверял на сообразительность? Может, у этих девственниц и ум не тронут?

Четвёртая девица приехала неожиданно. Говорила при знакомстве «Ну, как-нибудь заеду», приехала же неожиданно на следующий день.

— Меня ее худоба заинтересовала. Вы же говорили, что все мои невесты пухленькие. Я подумал, что и в самом деле…

Эта, в отличие от первых девиц, была не только тощенькой, но и разговорчивой. Студентка техникума, она, однако, оказалась хорошо информированной о нем:

— Я никогда не была знакома ни с одним философом. Знаешь, а студенты тебя любят. Говорят: «веселый философ».

Задержалась она в гостях допоздна:

— Знаешь, в общежитие я уже опоздала, наверное.

— Оставайся у меня.

— Но как же?

— Обыкновенно: раздевайся, ложись.

— А ты?

— А я — на полу.

Вышел покурить — сценарий известный. Прихожу. Сидит на кровати в какой-то длинной, тонкой штуковине — с собой у нее где-то была, что ли. Смотрю, трясется, чуть не стучит своими острыми коленками. Господи Боже мой, я же не насильник! Погасил свет, лег на пол. Ты, беспокоится, не замерзнешь? То да сё, ахи, вздохи: почему встал — замерз, да? Ложись тоже на кровать. Опять ахи, вздохи, прижимания, обнимания. У неё кости на бедрах прямо углами торчат, даже неудобно — никакой разницы между нею и собою не чувствуешь. Однако ж, возгорелся. Только я разошелся — кричит: «Подлец, все вы такие!» — и нож из-под подушки выхватывает: «Я буду защищаться до последнего!» Разозлился: «Ну, что ж ты не режешь? Давай, режь!».