Наталья Суханова - Искус

Минуту он молчал, глядя поверх нее, потом снова забормотал:

— Ты расчетливая дрянь. ТЫ обыкновенная сука. Ты использовала меня как ступеньку, как слугу, ты высосала меня и бросила. Я, как дурак, верил тебе, я, идиот, считал себя счастливцем. Ты для меня была как неземное, божественное, я думал, если бы все были такие, как ты, на земле был бы уже коммунизм. Дрянь, ты уезжала и изменяла мне.

— Сергей! — крикнула она отчаянно.

И, словно только и ждал ее крика, закричал и он:

— Гадина! Я тебя убью, задушу! Стой, гадина!

Он ее догнал и бешено тряс. В дверь стучали. Он отпустил ее. Она метнулась к двери, проскочила мимо обескураженной почтальонши, схватила во дворе Януша, потащила его бегом в парк.

Он же сумасшедший, Васильчиков сумасшедший, думала она, не слушая Януша. И она родила от него ребенка, она оставляла с ним Януша, она прожила столько лет с сумасшедшим. Сейчас Васильчиков упадет и заснет. Что скажет он родителям или братцу, когда они придут? Но — всё, теперь-то он будет спать. Так вот что случается с ним перед тем, как он упадет и заснёт, перед тем, как он провалится в сон.

— Мы пойдем в кино, — бормотала она Янушу. — Нет, сначала мы пойдем к тете Лоре.

— Мама, у тебя платье на спине порвано.

— Ну, это пустяки, я у тети Лоры возьму кофточку.

Домой они с Янушем вернулись к вечеру. Васильчикова не было. Отец сердился, что она забыла запереть за собой дверь. Януш рассказывал про кино.

Через день Васильчиков пришел просить прощения:

— Я был не в себе, я не помню, что я говорил. Я уеду. Не говорите Янушу. У меня есть одна только просьба к вам: верните, Ксения Павловна, рукопись, которую вы взяли, когда воровски приезжали в дом.

— Господи, да зачем же мне ваша рукопись? — в растерянности тоже переходя на вы, удивилась Ксения.

Как и в прошлый раз, Васильчиков в глаза ей не смотрел:

— Не знаю. Я не понимаю. Возможно, вы нашли что-нибудь для себя любопытное. И богатому человеку иногда нужно что-то, что есть у бедного.

— Но ничего твоего я не брала. Никакой рукописи. Клянусь, Сергей.

— Я не обвиняю. Но только вы могли взять, — упорствовал Васильчиков. — Бывает, затмение найдет. Но это уж последнее, это удар в спину. Прошу вас, верните последнее, что у меня есть: выстраданную мною рукопись.

— Сергей, поверь, у меня нет твоей рукописи.

— Может, вам показалось, что это написано о вас, и вы уничтожили свидетельство.

— Не видела, не видела я твоей рукописи…

— Ну зачем, зачем вы лжете? Теперь я знаю, вы всегда лгали. Если бы вы были честны со мной, вы бы не рукопись воровали… у меня и раньше пропадало. Вы могли мне помочь, но теперь я думаю, вы завидовали мне. Я вам не помеха — зачем вы всюду становитесь на моем пути?

Он был сумасшедший, и уже единственное, чего она хотела — чтобы он уехал наконец и упала с ее души эта тяжесть, эта тьма и безумие.

Больше таким Васильчикова она никогда не видела. Впрочем, и видела-то она его считанные разы. Не только видеть его — даже думать о нем было лихо. Он и снился-то ей всегда к какому-нибудь несчастью или неприятности. И много лет спустя ей тяжело было вспоминать о нем. Словно о нелюбимом, преданном тобою брате или чужом человеке, который знает твое исподнее, о человеке, который против твоей воли связан с тобою, чем — неизвестно. Не сыном. Сын всегда был даже и не её — божий. Чем же все-таки была она связана с Сергеем? Наверное тем, что однажды переехала его.

Впрочем, иногда думала она — Васильчиков, наверное, даже счастлив по-своему: своими баснями и песнями, своими поэмами о героях, даже несчастьем своей любви к ней.

Жертвам уже не больно — муторно палачам.

На решающее свидание с Гетой собирали Джо чуть не всей компанией. Кстати, он был уже почти одет, когда явилась шумная веселая инспекция, проверить — всё ли на нём так, как надо.

— Что это за удавка у тебя на шее? — спросил осуждающе Боб. — А цвет! Ты что, чувак, обалдел? Подожди, я тебе свой повяжу. Смотри, как это делается: узел должен быть равнобедренным треугольником.

— А разве не так было? — с сомнением оглядывал на себе творение бобовых рук Джо. — Слушай, на меня будут птицы садиться.

— Голуби и голубки, — уточнял Влад, прикалывая на стенку плакат: «Донна миа, любовь — мина! Задела нить бы — хочу женитьбы!»

Боб, однако, не был доволен достигнутым. Критически оглядев Джо вторично, он вдруг вскричал:

— На нем же нейлоновая рубаха! На свидание! Джо, ты меня поражаешь! Нейлоновые рубахи носи на работу — студенты тебя и такого полюбят. На свидание нужна простая, ослепительно белая, хорошо накрахмаленная!

— Ослепительно! Белая! Накрахмаленная! — похохатывал Джо. — Эта пойдет? А эта?

— Не-ет! — негодующим хором отзывались консультанты.

— Бросьте вы! Эта пойдет?

— Не-ет!

— Если бы еще выгладить пиджак! — потешался Влад.

— А эта, в полоску, пойдет?

— Пойдет, только другой галстук.

— А зачем же на этом узел завязывали?

— Молчи, а то удавит ненароком.

— Ну, как?

— Пойдет!

— Ну ладно, павлиний хвост я уже нацепил. А этот конец куда?

— За рубашку!

— Заглотни, как кишку!

— На этих рукавах нет пуговиц — кто мне эту дрянь подарил?

— Возьми мои запонки.

— А разве сейчас котируются янтарные?

— Еще как!

— Эх, цилиндр бы тебе со срезанным верхом!

— Как раз к его пейсам!

— Да, в самом деле, баки надо постричь. А то у тебя вид шкипера — только черной повязки не хватает!

— Зачем ты отпускаешь эту дурацкую шевелюру? У Крутика кудри не хуже твоих, а он их состригает почти до кожи — учись!

— На груди не надо постричь?

— Успеется. Слушай, ты бы что-нибудь сделал с бровями!

— Зачеши их за уши!

— Или выпусти волосы из ушей!

— Глаза пойдут или изменить цвет?

— Узел на галстуке широковат.

— Ничего, будет противовесом носу.

— Меня уже не осталось! Кыш, вороны!

— Почисти ботинки.

Но зря старались всей командой — не ладилось у Джо. В доме у Геты ему запретили появляться — мама была очень против: репутация у Джо не то что подмочена — скорее раздута была в приглядливых, как всякий мини-городок, Джемужах. И вот Джо бегал к телефонной будке: — Только подхожу, уже мир начинает раскачиваться, ужас какой-то, судороги, и голосом не владею. Она уже ответит, а я слова не могу сказать. Всё это меня доконает, она не первая, но, наверное, будет последней, еще раз на такое у меня не хватит сил, то в жар то в холод бросает, никогда не знаешь, что она скажет на этот раз. То — «Звони Джо в любой день», то — «Не звони». То ласково, весело: «А я уж думала, ты куда-то пропал!», то — «Нет-нет, мне надо заниматься». И неловкость при встречах, и монологи Джо, после которых она то бросалась ему на шею, то отводила глаза и даже досадовала.