Наталья Суханова - Искус

В комнатушке Джо только-только еще включена болванка самодельного камина на кирпичах, еще только начинает вытаскивать из-под стола бутылки Джо, только еще перекатывает горячую картошку в ладонях Влад и ловит палку колбасы, брошенную Джо.

— И что, — недоверчиво интересуется Ксения, — кроме меня ни одной девицы не будет сегодня?

— Как бог свят, ни одной!

А в коридоре уже галдеж, и слышны дамские голоса, и вваливается компания с неизвестными девицами. Уже завалив диван пальто и шапками, пристраиваются к столу. Уже пьют и закусывают. Уже читает Влад рукописную газету под названием «105-й элемент». Действующие лица узнаваемы: Голубые бровищи — Джо, Обезьян — Влад, Би-би-си — Боб, Фигаро — братец, Улыбка — Ксения, Мадонна — конечно Гета, и просто Пасти — Первая, Вторая, Третья. Содержание — неприличное: «Мария, дай!», Фигаро о Мадонне: «Да у нее же квадратный живот, ноги — разные, глаза как пуговицы, одно достоинство — коленки, которые она как шары выкатывает». Голубые Бровищи: «Замолчите, циники!».

Девицы пугались, ежились. На Джо они вообще смотрели, как на исчадие ада.

— Залей глаза вином! — кричал он патетически. — Плоть вернее найдет то, что ей нужно! Иди один, Боб! Он же тебе испортит всю поганку! Как-то они одно лето ходили вместе: то тот кричит: «мослатые ноги», то этот: «Кривая шея! Мало ума в плечах!»

После таких речей хозяина на девиц уже не действовали ни эрудиция, ни шутки, даже совсем безобидные. Наконец самая решительная из них выпалила: «Я до сих пор не могу опомниться, что попала в такую компанию. Мы уходим». Их взялся проводить братец, но тут же вернулся: от его услуг гордо отказались.

Без девиц стало как-то лучше: мужички перестали напрягаться в остроумии и эпатаже. Все, кроме Ксении с Владом и братцем, были во грустях — потерявшие любовь и разочарованные в женщинах. Несколько раз ставили пластинку «Пока ты любишь, ты еще живешь». Подпевали: «Ещё страшней, ещё страшней».

К зиме Джо сильно помрачнел:

— Знаете, кем я сейчас восхищаюсь? Львом Толстым. В восемьдесят два года уйти из дому, чтобы начать жизнь заново. За несколько дней до смерти. А мне чуть за тридцать, а я понимаю, что буду тянуть свою лямку до конца. Какой-то застой. Шесть лет я стремился к цели. И вот достиг ее. Я вижу, что могу преподавать, и мне это нравится. Студенты меня любят. Ну, любимая не полюбила — так любовь и должна быть трагической. Только я уже и лечь собакой на ее пороге, и сдохнуть с любовью в глазах не хочу. Трагедия — пусть. Но и трагедии уже нет. Скучно мне. Я не знаю, чего я хочу. Может быть, я вовсе и не философии хочу. Не знаю.

Он хотел быть, и он достиг. И стало пусто. И не было больше любви, и надоели бабы. Золотым временем вспоминалось студенчество, жаркие споры, судилище над неверным Женей. Его, как мастера короткого рассказа, позвали на вечеринку к физикам, и, обычно инертный, он вернулся восхищенный: «Вот это да! Вот это накал! А вы тут как черви в книгах! Вы схоласты, вы покрыты книжной пылью, вы заняты никому не нужными рассуждениями».

«Судить ренегата!» — взорвался Арька Мустанг. — И пусть нашим знаменем будет Платон. У кого нет и смелости мыслить, пусть занимается презренной практикой!

Но раскололись. Кто-то объявил себя защитником Женьки. Женька кричал: «А судьи кто?» И как же всё это здорово было. Уже и не о физиках спорили, — о бытии, смерти, жизни, к ничто и нулям выводившим. «К черту! — возмущённо кричали спорщики. — Сначала обговорим термины». Но и термины сводили к нулям. И метался по крохотной комнатке Мустанг, не то чтобы самый мощный по интеллекту, просто мощный, накальный. Кстати из фантазёров, самых неожиданных. В женщинах например ценил или их собственную известность или положение мужа. Мечтал закадрить балерину Большого театра: «Сегодня вечером она танцует для тысяч восторженных поклонников, а завтра для меня одного!» Очень льстила ему связь с полковницей. Словно через баб доставал он их мужей или восторженных почитателей.

Джо скучал без своих московских ребят: «Мне часто снятся те ребята», — с чувством пел он. И надо же, проездом откуда-то куда-то явился сам Мустанг. Он оказался кряжист, некрасив и совершенно незнаком Ксении — видимо, в тот день, когда она посетила в Москве Джо, Мустанга там не было. К тому же с описанием Джо Мустанг не совпадал — пообтесала его жизнь или дорога, только никакого напора в нём не обнаруживалось. Раскачался он только сильно подвыпив. Всё более хмурясь, слушал он историю любви Джо.

— Ты не можешь успокоиться, Джо?

— Не могу? Да ведь в этом чёртовом городе никуда не укроешься ни от сочувствующих, ни от злорадствующих, ни от самой Геты. Вот, встретил её, — я чуть не вою, она смеётся. «Потерпи, забудешь», — смеётся она, — зря, говорит, не поехал со мной на море, но так, наверное, даже лучше, я, говорит, не то чтобы распущена, но опасно любопытна, и никого она не любит, не представляет даже, что это такое — любить. Не скучно быть моделью? — поинтересовался Джо. Нет, сказала она, — увлекательно. Жалко, быстро надоедает, совсем забываешь даже. Но уж его-то она точно не забудет: никто никогда не писал ей таких писем, таких стихов — они, говорит, хранятся у меня как самое заветное. Вешаться, говорит, из-за нее собирались, дрались, но такие стихи ей ещё никто не писал и наверное не напишет.

— Встать и идти! — скомандовал вдруг Мустанг. — Я должен сам видеть и слышать. Увидеть и услышать.

— Гетку, что ли? — удивился братец. — Я пасс.

— Что так? — грозно вопросил его Мустанг.

— Неинтересно. Пустой номер. Не с того боку. — И, приплясывая, удалился.

— Вперёд, на Рейхстаг, — орал Боб, без особого, впрочем, восторга. Однако, прихватив заботливо бутылку, пошёл с ними.

Дверь открыла мама Геты и, несмотря на отменную вежливость и даже любезности посетителей, от двери не спешила отодвинуться. Появилась и смущённая Гета. За нею маячил футболист. Гета что-то сказала ему, и футболист слинял. Мать ушла в кухню. Рассаживаясь в комнате, посетители бормотали всяческие объяснения и извинения:

Мустанг: «…Много слышал… Не удержался…».

Джо: «…честь познакомить с самой красивой девушкой…».

Боб: «Целую ручку… Дружественный визит…».

Джо несколько театрально сел на пол. Влад стоит, к чему-то прислонясь. Боб подался к пианино, берёт аккорды и мурлычет.

С кухни между тем то и дело вызывают Гету — принести воды, валидола — видимо, с матерью плохо. Гета хватает очередное лекарство, возвращается озабоченная, но снова улыбается, слушая их. И, честное слово, ей нравится эта ситуация.

Мустанг: «Мой друг Джо… Считаю честью быть его другом… Целеустремлён, талантлив…»

— Я знаю, — кивает Гета, — но мама…

— Если есть любовь…