Наталья Суханова - Искус

На обратном пути Джо, хоть и посмеивался, был размягчен. Все они были восторженны и размягчены. Один Влад насмешничал:

— Когда ты возопил, Джо: «Мария! Мария! Дай!» и попятился на каблуках, я уж испугался, что ты впишешься в стенку.

— Если ты будешь язвить, сатирик несчастный, я с тобой вообще выступать не буду! Найдите тот конец у шара, где Джо дурак!

Ксения получила от Васильчикова одно за другим два письма. Одно — безумное, умоляющее, ужасное. Второе — разумное: «Я не знаю, в чем дело. Я не хочу тебя торопить. Рассчитываю на твое здравомыслие. Под ударом всё: Януш, ты, я, твое творчество, моя и твоя жизнь. Бывает безумие — оно проходит. Жизнь больше, её прожить — не поле перейти. Я подожду. Считай, что твоего письма не было. Забудь обо мне на время, а когда вспомнишь, позови. Я приду и ни в чем не упрекну тебя, ни о чем не спрошу. Подумай, когда голова прояснится. Я потерплю».

Терпения его, однако, хватило ненадолго. Он приехал однажды вечером, дня за два до отъезда Влада к месту жительства родителей для выписки из-под их крова. Все в доме спали. Они с Владом сидели на кухне. Ксения помертвела, когда увидела Васильчикова. Усадила к столу. Поставила чайник. Васильчиков был явно не в себе: красные горячечные глаза, осунувшийся. Ее называл по имени-отчеству. Изредка взглядывал на нее пытливо.

— Ну, всё! По домам — и спать, — не выдержала Ксения. — Янушу утром в школу, никаких разговоров на ночь.

Спать она не могла, так плохо было: она всё еще не отпущена на волю, хуже тюрьмы, до каких же пор, непереносимо!

Наутро мать и отец были поражены видом Васильчикова, вдруг озаботились легкомыслием Ксении, шёпотом, пока Васильчиков умывался, вопрошали её, хорошо ли она подумала:

— Влад человек, видимо, неплохой, но кто он, собственно: без специальности, без образования. И это же юноша, не муж тебе и не отец ребенку. Ты хоть посчитала разницу в годах?

— Ну да, конечно, вы умеете считать, а я не умею.

Отец вспылил:

— Всё не как у людей: сначала ты выходишь замуж за человека, который в отцы тебе годится, потом связываешься с парнем, который тебе годится почти в сыновья!

— Отстаньте, это мое дело.

— Вот то-то и жаль: всё, что твое, обязательно наперекосяк, беспардонно!

— Какие у меня, однако, милые родители!

— Не думаешь о себе, так хоть об Януше подумай!

— Ладно, мать, пусть решает сама, ее не переиначишь, не переговоришь — засунь под воду, она и то над водой будет пальцами стричь: «стрижено, стрижено!»

За столом Васильчиков был тих и любящ, всем было не по себе, один Януш спокоен был.

— А знаешь, папа, — говорил он отцу, — я знаю, как сделать, чтобы тебя у доски к стенке поставили.

— Вызвали отвечать?

— Нет, к стенке поставили. Надо мешать учительнице рассказывать.

— Это зачем же?

— Она поставит, сама повернется к партам, а я рожи буду делать. Так будет регулярно.

— Что значит: регулярно?

— Ну, смешно.

Обняв Януша, Васильчиков поверх его головы серьезно смотрел на Ксению: мол, видишь, к чему приводит безотцовщина?

И грустно, и смешно.

Взглядами, однако, дело не кончилось. Для разговора Васильчиков позвал её на кладбище: и уединенно, и рядом, и романтическая версия: «здесь мы не можем соврать» — извечная его мечта о совершенной открытости друг другу, лучше добровольно, но если нет, то и принудительно.

И выматывание жил: что случилось, как она думает жить и воспитывать Януша, как хочет построить свои отношения с ним, Васильчиковым, как ей лучше, чтобы он был неподалеку, мог помочь ей, посоветовать, он всегда будет ее любить и останется другом, что бы с ней не случилось…

— Ой, нет, — охнула она.

…Но если ей лучше его не видеть некоторое время…

— Лучше не видеть, так будет лучше…

В любом случае, он должен видеть сына, и сейчас он несколько дней хочет побыть с Янушем, он имеет на это право, она не может ему отказать, хотя бы в этом…

— Ты же вроде был довольно равнодушен к нему?

…Да, был в угоду ей, она так хотела, он всегда делал так, как хотела она, она ему была важнее всех, важнее даже сына, он только сейчас понял, как дорог ему сын, это последнее, что у него осталось в жизни; Януш не только ей, он ведь и ему сын, пусть она не беспокоится, он эти несколько дней в Джемушах поживет в снятой комнате, будет забирать Януша из школы, делать с ним уроки, гулять, но он всё-таки хотел бы — вправе знать — что все-таки случилось, в чем он виноват…

— Ни в чем.

— …она увлеклась кем-то?

— Нет.

— …но ведь это не тот парнишка, который был на кухне?

— Не тот.

— …а кто?

— Господи, да при чем здесь это?

— …а что при чем?

— Я поняла, что не люблю тебя.

— …но ведь любила, что-то ведь было?

— Было.

— …а теперь?

— А теперь нет.

Сейчас, продолжал Васильчиков, ей трудно, но она должна подумать, она уже не девочка, совсем не девочка, она же инженер человеческих душ, она не принадлежит себе, иначе люди не будут верить ее книгам, ну и для себя, для самой себя — она ведь уже совсем не молода, у женщин бывает возраст, когда они шалеют, а дальше что? Унылое одиночество, пусть она его извинит, но как женщина — любая баба ей несколько очков вперед даст, обыкновенный мужик от нее быстро уйдет: она и не хозяйка, и даже не друг, такого, как он, у нее никогда больше не будет, он и раб ей, и слуга…

— Хватит, Сережа, не надо рабства. Я рада, что ты так немного теряешь. Я, возможно, никудышняя жена и женщина, но я не тупица…

…Нет, нет, она умна, она очень умна, но она несмышленыш в жизни, избалована им, а сейчас потеряла голову, он не торопит её, она сама поймет, он останется ей верен на всю жизнь, она сейчас не понимает, что делает — почему она не подумала о муже? о Януше, наконец? почему?

По кочану, как говорят хулиганчики во дворе, по кочану. Еще немного, и от этой тягомотины начнут подниматься из могил мертвецы. Еще немного, и она сама уляжется в могилу, закрывши сердце и слух. Никогда она не думала, что люди расходятся так долго, муторно и больно — глаза бы ни на кого не глядели.

Когда они с Васильчиковым вернулись в дом, ее ожидал Джо:

— Целую ручку, Ксения Павловна! Приветствую вас, Сергей Батькович, простите, запамятовал отчество. Как Казарск процветает? Что нового в Обловской области? Ну и сочетаньице! «Вобла, говорите? Во, благодать! Со-бла-говолите воблу подать!» А может, и в самом деле не Облово, а Воблово?» — и рассеянно: — Да… да… угм… угму… ага… а-а!

Впихнул ей какую-то книжку:

— Обещал вернуть вовремя, возвращаю раньше назначенного срока.

Джо еще попросил мать выписать рецепт, мигнув Ксении на дверь. И в коридоре шёпотом:

— Через час в парке над мостиком, ясно?

Они ждали ее вдвоем: Джо и Влад. Напряженный Влад только взглянул на нее затравленно и потупился. Активно, с комментариями и восклицаниями, слушал и витийствовал Джо: