Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...
- Название:Жизнь — минуты, годы...
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1981
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы... краткое содержание
Тема любви, дружбы, человеческого достоинства, ответственности за свои слова и поступки — ведущая в творчестве писателя. В новых повестях «Жизнь — минуты, годы...» и «Сегодня и всегда», составивших эту книгу, Ю. Мейгеш остается верен ей.
Жизнь — минуты, годы... - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Спи, дитя мое, поздно уже.
Неспокойно, озабоченно разглаживала она под собой простынь, хотела поудобнее лечь, чтобы в эту ночь ничто не мешало… А под окнами чужого дома бродил сон, один большой сон для общего семейного ложа, однако ему здесь места не нашлось.
Почувствовал, что за спиной кто-то стоит, и оглянулся. С бутылкой в руке стоял Гавриил Данилович, на горлышко бутылки был надет стакан.
— Официант говорит, что ты где-то здесь один скучаешь, — проговорил тот виновато.
— Присаживайся.
— Не обижайся, Василий Петрович, честное слово, я не со зла, просто само вырвалось. На кой черт нам друг другу душу наизнанку выворачивать, как чужие штаны… А ему я сейчас сказал: сытая и теплая зимовка… Пусть знает.
— Присаживайся, говорю.
— Не сяду, пока не перестанешь на меня обижаться…
Титинец был сильно подвыпившим, капризничал. Василий Петрович хотел было сказать ему что-то резкое, но ничего не сказал, а, решительно взяв его за руку, довольно невежливо усадил за стол.
— Ты слышишь, я Семена Иосифовича отчитал как мальчишку. Я ему прямо в глаза сказал: сытая и теплая зимовка.
— Ты сегодня был настоящим мужчиной, — продолжал иронизировать Василий Петрович над Титинцом. Похвальбе, будто тот нагрубил Семену Иосифовичу, он просто не придавал никакого значения — мало ли что пьяному взбредет на ум. — Выпьем за мужчин.
— Нет, нет, сейчас я угощаю. Будем… За настоящих мужчин, — высоко поднял свой стакан Гавриил Данилович, а когда выпил, сказал: — Я его отчитал как мальчишку, он глаза так и вытаращил… А ты, Василий Петрович, честное слово, чудесный мужик… Ты первый осмелился пойти против, а у меня натура мягкая, женская, мне иногда трудно поладить с самим собою. Однако этого не забуду… Скотине нужна сытая и теплая зимовка…
— Я всегда говорил, что ты геройский парень.
— Меня никто не уважает, меня просто никто не хочет замечать.
— Хочешь, чтобы тебя замечали, бросайся на всех, рычи на каждого. В тени держаться не следует. — Говорил как будто чистосердечно, а на самом деле тонко колол, мстил ему за криводушие.
— Давайте до дна, Василий Петрович. Я сегодня в последний раз.
— Мы всегда делаем все плохое в последний раз.
— А ты мне нравишься, Василий Петрович, — не слушая его, продолжал говорить Титинец. — Я завидую тебе, завидую, потому что ты умеешь делать все по-настоящему, как мужчина. Не смейся, я тебе больше скажу: настоящая любовь — это героизм:
Ах, Джульетта,
Зачем же и теперь ты так прекрасна?
Подумать только, что в тебя влюбилась
И смерть бесплотная…
Гавриил Данилович говорил артистично, и в ночной тишине это звучало трогательно. Шестич не вникал в смысл его слов, он лишь поддался внешней патетике, но на глазах выступили слезы, а сознание того, что он начинает плакать, будоражило его захмелевшую голову, захотелось выкинуть что-то озорно-трогательное. Обеими руками он сгреб Титинца, притянул к себе и поцеловал в губы, а потом резко оттолкнул и крикнул:
— Гадюка ты! Ну, черт с рогами.
— Красивой любовью можно восхищаться, как произведением искусства. Это самое лучшее искусство… Скажи, ты мог бы убить из ревности?
— Запросто! — ответил Шестич.
— Вот видишь… А сейчас хотят — по дешевке. Полная деградация отношений двух полов. В средние века рыцарь говорил: за один взгляд любимой отдаю жизнь. А сейчас пижонишко захудалый и тот нос задирает: поставишь поллитровку, тогда приду.
— А ты, Гавриил Данилович, любил когда-нибудь?
— Сумасшедше! Я был молодым, институт закончил, а ей было больше сорока… Я оказался просто-напросто слепцом.
— В таких случаях, вероятно, каждый слепец.
— Кое-кто слепнет после того, как встретил, кое-кто слепым встречает, а это — разница. Я лишь со временем понял, что моей Галины Анисимовны в действительности не было. Я ее сам создал, из простой обычной женщины. Я сотворил для себя чудо и становился перед ним на колени. Ну, после этого, Василий Петрович, скажи, что мы не боги! Такое можем создать, что сами перед своим творением становимся на колени. Я так размышляю, что задолго до того, как всевышний смастерил нас с тобой, у него уже давным-давно на коленях были мозоли, — закончил Титинец и громко рассмеялся.
Однако Василий Петрович никак не реагировал на его смех. Титинец вздохнул и добавил с грустью:
— Любовь делает чудеса.
(Милая, я хочу, чтобы ты была моим ангелом.
Я твой ангел.
Милая, я хочу, чтобы солнцем ты стала.
Я твое солнце.
Милая, я хочу, чтобы стала ты счастьем моим.
Я твое счастье.
Милая, я хочу, чтобы стала ты горем моим.
Я твое горе.
Милая, будь для меня всем, всем, всем.
Я есть все для тебя, пока любишь.)
А высоко в небе летели на юг дикие утки, тихо курлыкали. Гавриил Данилович пошел в буфет за новой бутылкой вина и застрял у стойки. Ему было неловко за свою мальчишескую выходку, за хвастовство, в котором, кроме пустой, глупой выдумки, ничего не было. «Я вам так и скажу: теплая и сытая зимовка». Домой идти он не решался, зная, что не сможет заснуть, а возвращаться к Василию Петровичу ему уже было неинтересно. Он сказал, обращаясь к самому себе: «Дур-рак ты, Гавриил, да и никто не научит тебя уму-разуму, уж если родители недодали, то у чужих не разживешься».
Снова к Василию Петровичу, как всегда неслышно, подошел официант и спросил:
— Будете еще заказывать? Мы скоро закрываем.
— Позвоните ей, пожалуйста.
— С удовольствием. Что сказать?
— Что хотите… Скажите, что я пьян.
— Да что вы, не надо.
— Скажите, что мы будем здесь не одни, что здесь все юродивые… Что здесь прекрасное место, никто не раздражает, не осуждает…
— У вас сегодня хорошее настроение.
— Меня премировали за отличную работу.
Он обхватил голову руками, прикрыл глаза и снова увидел ее.
Лоб покрыт был испариной, зацелованные губы пестрели остатками губной помады и были очень бледны. Все так же забавно торчала пуговка носа. Он обратил внимание на то, что вся она была какая-то другая, обновленная. Сегодняшняя. Тонкая верхняя губа, крапинки веснушек на носу, ровные линии бровей… Такою он ее еще никогда не видел. Бледной, изможденно-прекрасной. Попытался представить ее той, прежней, которая еще не была Калинкой. И не мог. Всё было невыразительным, расплывчатым, ее лицо терялось среди тысячи других лиц. Обычное женское лицо, выхваченное из общей массы лиц, чтобы снова смешаться с ними. Сейчас он смотрел на нее и не узнавал. В каждой черточке ее милого лица была удивительно трогательная усталость брачной ночи. Не удержался и легонько поцеловал ее в губы. Она мгновенно проснулась. «Где я?» — спросила встревоженно.
Кукушкина семья в чужом гнезде.
— Позвонил. Муж дома, не может прийти.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: