Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— Ты что, мамэ? — удивилась Мариора.

Та молчала, потом подняла голову — ее лицо из смуглого стало желтым. Как водою смыло румянец, потускнели глаза.

— О-ой! — выдохнула она.

— Фа [3] Фа — обращение к женщине, девочке. , Наталия, что ты? — чужим голосом спросил Тома.

Мариора поняла только, что отец очень испугался. Он довел мать до лежанки, уложил, накрыл рядном. Потом выбежал во двор.

В окно Мариора видела, как отец увел за рога овцу, скоро вернулся, схватил и унес ягненка.

Вскоре пришла бабка Гафуня, по самые глаза закутанная в большой черный платок. Ее вкрадчивый голос шелестел из-под платка, и Мариоре стало страшно. Она забралась в самый дальний угол лежанки. Ей хотелось, чтобы бабка не заметила ее.

Бабка сказала Наталии, чтобы она ложилась, а сама села на лежанку и поманила пальцем Мариору.

— Подойди ко мне, деточка.

Мариора не спускала с нее глаз и не двигалась.

Бабка недовольно прищурилась, поджала губы. Потом сказала Томе, что Мариора должна пойти гулять.

Отец отвел дочь в Верхнее село к Марфе Стратело. У Марфы был синеглазый сын Дионица, годом старше Мариоры. Марфа напоила Мариору молоком. Но девочке хотелось плакать. Было жалко и ягненка, которого унес отец, и мать, хотя Мариора никак не могла понять, что же с ней случилось. Марфа объяснила ей, что это пройдет, все будет хорошо, у матери родится маленький ребеночек и Мариора будет нянчить его. Но это потом. А вечером, если Мариора останется у них, она расскажет ей сказку.

Дионица хвастался новенькой холщовой рубашкой и не отходил от Мариоры.

— Я знаю, из чего лед делается: из воды! — сообщил он ей. А когда мать вышла, зашептал: — Давай убежим на Реут! Там воды мно-ого, много… Прямо сверху льда! А мамочка говорит, что лед пошел. Ты видела, как лед ходит? Нет? И я нет. Пойдем?

Мариора отказалась.

Дионица обещал с ней дружить: «Если Виктор или еще кто бить будет — заступлюсь!» Хотел показать место, где настоящую лею нашел. Но Мариора смотрела на большую бледно-желтую тыкву, которая лежала на окне, и вспомнила, что у матери теперь такие же желтые щеки.

Наконец пришел отец. Он был хмур, брови его вздрагивали. Он беспокойно посмотрел на дочь. Потом что-то тихо сказал Марфе, взял Мариору за руку и повел домой.

Мать лежала по-прежнему. Отец сказал, что мать спит и ее не надо трогать. Тогда девочка забралась на лайцы и скоро заснула. Сквозь сон она слышала, как стонала мать.

Наутро Наталия не встала. Ее волосы за ночь свалялись и напоминали клочья лежалой овечьей шерсти, но глаза были ясны и сильно блестели. Тома вышел. Мать молчала и смотрела в потолок. Мариора взяла с полки деревянный гребень, тихонько взобралась на лежанку. Она решила расчесать матери волосы. Но только дотронулась до них гребнем, мать вскрикнула, губы ее открылись, но слов не получалось; из горла вырывались хрип и стоны. Мариора закрыла глаза и без слез заплакала и закричала.

Прибежал отец. Он поднял девочку, зачем-то посадил на подоконник и нагнулся к матери. Скоро мать затихла. А за окном стояла весна, над горой ослепительно смеялось солнце. В стекло стучалась ветка абрикоса. Почки на ней готовы были вот-вот лопнуть и выпустить душистые листочки.

Вдруг Тома вздрогнул, прислушался: нарастающий гул доносился с улицы. В касу вбежала высокая женщина в широкой юбке и клетчатом платке. Концы его были завязаны на темени и распластаны, как совиные крылья.

— Уходите! Наводнение! У Турецкого луга лед стал, — крикнула она, угрожающе взметнула подолом черной юбки и исчезла.

Отец засуетился, стал доставать полотенца, холсты, которые за зиму наткала мать, потом все бросил, снял с лайц ковер, завернул в него мать, поднял и понес на улицу. Мариора выбежала следом и остановилась на крыльце.

— Татэ, что ты?

— Реут идет, — хрипло ответил отец.

Как-то на улице Мариора и Дионица нашли большой осколок зеркала. Небо было чистое, и когда ребята положили зеркало на вытянутую ладонь, оно стало голубым. Нашли бумажку, разорвали и кусочки положили на зеркало. Дионица сказал, что зеркало — это река, а бумажки — лодки.

Сейчас ей казалось — луг, что был за селом, превратился в зеркало, на котором клочками лежала бумага, белая и голубоватая под могучей синью неба; краями зеркало точно подрезало касы нижних улиц. Завалинки не были видны, а раскрытые окна и двери смешно махали створками. Возле кас по колено в воде двигались мужчины и женщины, в корытах и на досках сидели дети, лежали узлы. Оттуда доносился шум.

Мимо ворот быстро ехали доверху нагруженные телеги, пробегали люди, метались дети. Мычали коровы, блеяли разбежавшиеся овцы.

Наталия на руках у Томы вдруг закричала, забилась, — глаза ее оставались закрытыми. Тома положил жену на подсохший бугор и остановился. Он беспомощно оглядывался.

Зеркало придвигалось все ближе. И вдруг Мариора поняла, что это вода. Она двигалась, плескалась, шумела. Клочки бумаги оказались льдинами, голубыми на изломе. Они протискивались между стволами деревьев, терлись о стены кас и друг о друга, скрежетали. Вот вода уже на их улице. Она плеснулась вперед, откатилась, — на заборе остались плевки пены, — и снова стала надвигаться.

Мать тихо стонала.

— Великий боже! — сказал отец и закрыл лицо руками.

От касы нотаря [4] Нотарь — секретарь сельского управления, сельский писарь, нотариус. двигались возы. На них лежали скатки ковров, столы, скамейки со спинками, подушки, перины. Рядом шли жандармы, придерживая вещи, готовые упасть. Нотарь, высокий, с жирной складкой на шее, бежал сзади, спотыкаясь и поднимая множество брызг.

Один воз на повороте зацепился и стал. Вода, урча, подбиралась под брюхо лошадям.

— Штефан Греку! Что смотришь? Помоги! — тонким голосом закричал нотарь.

С краю серого людского месива, по пояс в воде, барахталась семья Греку. На снятой с петель двери сидели два чумазых мальчика. Младший, белобрысый Виктор, плакал. Старший, Кир, молчал и обеими руками держал узлы, в два раза больше его. Инвалид Штефан, прихрамывая, торопливо брел по воде. Правой рукой он толкал перед собой дверь, в левой держал поросенка, — тот визжал на всю улицу. Держась за рукав Штефана, с трудом поспевала за ним его жена, худая черноглазая Александра. Она тянула за повод коров. Штефан оглянулся.

— Детей я брошу, что ли, домнуле [5] Домнуле — господин (молдавск.) . нотарь?

— Греку! Я приказываю!

— Приказывайте воде! А, ч-черт, да смотри же: детей относит! — закричал Штефан жене.

По колено в воде пробежал кузнец Лаур, без шапки, молодой, курчавый.

— Говорил, дамбу надо строить… Пока под бока не подопрет, не пошевелимся! — прокричал он так, чтобы слышал нотарь.

Из толпы, еле различимые среди рева воды, донеслись голоса: