Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— Что нам, один дом снесет, другой выстроим… Денег полна мошна…

— Дьяволы… Сколько налогов берут! Что бы о людях подумать, на постройку дамбы дать?!

— Какие мы им люди?

Из верхнего села, огородами, — улицы были запружены народом, — спускалась Марфа Стратело, волоча за собой лодку. Поодаль бежал Дионица. Марфа остановилась, оглянулась, закричала:

— Вернись, а то уши нарву! Затопчут ведь тебя, затопчут!

Дионица остановился, и Марфа снова побежала. Мариора видела, как Марфа обогнула их касу и очутилась на дворе. Отец стоял спиной к ней, ошалелыми глазами смотрел то на мать, то на улицу, где колыхалась вода, кричали и барахтались люди, скотина, плавали вещи. На крыши повзлетали куры. Они сидели и на узлах, прыгали по плечам и головам людей. Каса Томы Беженаря стояла на пригорке, и вода, затопившая улицу, еще не вступила в его двор.

— Тома! Тома! — закричала Марфа. — Так и знала. Не мужик, а мамалыга! Ты-то стой, бог с тобой. А жена, дочка?

Она подбежала к Наталии, заглянула в ее серое лицо. Покачала головой. Попробовала приподнять Наталию, но та забилась сильнее прежнего.

— Да… — Марфа остановилась. И решительно приказала: — Ну-ка, лодку!..

Через несколько минут Мариора сидела в лодке, около матери. Тома и Марфа, уже по пояс в воде, вели лодку к ближайшей уличке, что шла в Верхнее село.

А вода кипела. Рядом с Мариорой уселась на борт лодки перепуганная курица. Мариоре стало вдруг и страшно и весело. Она вскочила на ноги, сделала неловкий шаг и вывалилась в воду.

— Дионица! — падая, выкрикнула она.

Ее вытащили сейчас же, мокрую, перепуганную, укрыли шубой.

Марфа взглянула туда, куда смотрела Мариора, тоже вскрикнула и, разгребая воду руками, бросилась обратно. Во дворе у Беженарей стоял Дионица. Он держался ручонками за камышовый забор и смотрел на воду, что плескалась у самых его ног. Ветер шевелил давно не стриженные черные кудри.

Марфа подбежала, как ягненка, схватила его под мышку и принесла в лодку.

— Я ж тебя!

Они двигались к холму. Воды становилось меньше, людей — больше.

В одном месте стали. На нескольких каруцах ехали братья Кучуки с женами и детьми.

Младшие — Тудор и Гаврил — высокие, плечистые, удивительно похожие друг на друга, только Гаврил косил левым глазом. Старший же — Нирша — был человек малорослый и тщедушный. На селе он слыл самым богатым и любил, чтобы с ним считались. Сейчас он ехал впереди братьев и резким голосом то и дело покрикивал на них. Кучуки чуть ли не касы со стенами и крышами разобрали и погрузили на возы — так много было у них всякой всячины.

Что-то случилось у Кучуков с колесом передней каруцы. Весь их обоз остановился и загородил узкую улицу.

— Мэй! Пропустите! — крикнул Тома.

Тудор оглянулся, нехотя бросил:

— Куда, в рай? — и нагнулся к колесу.

— Шутить потом будешь! Посторонись.

— Ну да. Потом вы забьете проход, проберешься к батьке в пекло, — негромко проворчал Нирша.

Это услышала Марфа.

— Черт! — не своим голосом закричала она. — Роженицу везут! Да чтоб вы потонули, собаки бешеные, и с добром вашим!

Нирша обернулся, зло поджал губы, потом усмехнулся:

— Взы, шавка, куси… Затявкала! — И серьезно: — Не видишь — чиним? Сейчас будет готово. Подожди.

— Сейчас не до рожениц, — миролюбивее откликнулся Гаврил.

— Пауки проклятые! О себе только…

Сзади подбежали кузнец Лаур, Штефан Греку на своей деревяшке. Штефан кричал, и голос его заглушал все вокруг:

— Собаки! Вы б еще землю на каруцы погрузили!

— Не у тебя будем спрашиваться, — огрызнулся было Тудор, но тут один воз Кучуков был опрокинут, по воде поплыли узлы, мешки, а братья Кучуки, прижатые к забору, призывали на головы сельчан каменный дождь и геенну огненную. Но лодка Беженарей была уже впереди; за ними пестрой стонущей лавиной двинулись люди.

Мариора успела заметить молодого широколицего парня с густой шевелюрой черных маслянистых волос. Он пробивался на своей лодке, скаля белые крупные зубы, бесцеремонно расталкивая шестом чужие лодки, обгонял их, лез вперед.

— Тебе что, больше всех надо, Челпан? — обернулся к нему седобородый старик. — Старух, детей везем.

— Пусти, дурак!

— Дурак?

Старик взмахнул шестом, и Челпан схватился за голову.

На мгновение Мариора увидела свою подружку-ровесницу Санду. Она сидела на руках у матери, молодой миловидной женщины, скривив губы, — не то смеялась, не то плакала. А мать ее причитала:

— Сколько живу, такого не было… И за какие грехи такая напасть?

Когда выбрались за село, увидели на ближнем холме неподвижного всадника.

— Боярин, — заметил кто-то.

— Смотрит.

— Небось у самого и лодки и люди есть. Нет, чтобы помочь.

— Нужен ты ему!

— Небось на выборах опять кричать будут, чтобы его в депутаты выбирали.

— А что ж?

— Черт…

Скоро под лодкой зашуршала земля. Тома взял жену на руки, и семейство Беженарей выбралось на холм. Среди нежно-розовых стеблей олиора и молоденьких ростков травы девочка увидела большой бутон подснежника. Белые лепестки с розовыми каемками сидели в зеленой чашечке — вот-вот развернутся совсем.

— Дионица! Татэ! Смотрите! — закричала Мариора. Она обернулась к отцу и вдруг бросилась к нему: — Ой, татэ! Что ты? — Мариора била ручонками по коленям отца, трясла его за руку.

Тома не отвечал. Он стоял, склонившись, и смотрел на жену, которую только что бережно положил на землю. По его темному лицу медленно текли прозрачные слезы, брови вздрагивали.

Пробегавшие мимо женщины остановились, положили на землю вещи и подошли к ним. Одна из них громко заплакала.

Марфа взяла Мариору за руку и отвела к себе, в Верхнее село.

Реут входил в свои берега медленно, каждый день понемногу, точно ему жаль было оставлять завоеванную землю. Она освобождалась, усеянная ракушками, домашней утварью, поломанными сучьями. На месте кас остались лишь печи да груды размытого самана. Уцелело только Верхнее село. Там, у старой тетки Штефана Греку, и поселилась семья Беженарей.

После похорон Наталии, на следующий день, Тома подрядился работать у Нирши Кучука — строить ему новый дом. Нирша пообещал Томе за это дать на несколько дней быка, когда начнется сев.

Прошла неделя. Издалека теперь видна была ярко-оранжевая черепичная крыша на новом доме Кучука. Тома по-прежнему ночевал у разных людей, оставляя дочку на попечение Марфы Стратело.

Однажды Александра Греку почти насильно привела Тому с дочерью к себе.

— Посидите с нами, — уговаривала она.

Мариору положили на лежанку. Девочка молча смотрела на всех грустными черными глазами.

Александра скинула платок, осталась в светлой косынке. У нее было круглое молодое лицо с большой черной родинкой над уголком рта; когда Александра говорила, родинка забавно двигалась и вздрагивала, и лицо ее от этого становилось веселее. Она принесла глиняный кувшин с вином и граненый стакан.