Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Около ребят лежала целая гора фруктов. Им уже надоело есть их.

Когда Дионица и Мариора сели, Кир шепотом заговорил:

— Так вот, значит… Видели бочки у примарии? — Получив утвердительный ответ, он вынул из кармана два толстых гвоздя. — А это видели? Гвозди всадим в щелки между клепками, раза два ударим, и они легко пойдут. А там песок, вино будет сразу впитываться, и не заметишь, как вытечет…

— Ой! — Мариора покачала головой.

— Что?

— Чересчур… Да и вино теперь не боярское, а для людей уж…

— Да? — метнулся с земли Васыле. — А что такое это вино? Что оно ему стоит? У боярина его тысячи бочек, сама знаешь… А этим вином люди напьются, они Тудореску же депутатом от народа выберут, власть ему дадут! А для чего ему власть? Капитал наживать! Сейчас вы с отцом да Филат на него задаром работаете, а тогда он еще десять таких возьмет. Только кричат: «Народу, народу!..» Тудореску же теперь кузист! А кузисты, знаешь, за что? Чтоб Румыния — для румын, и Бессарабия — для румын. А бессарабцы что им? Плевать они на нас хотели! Почему отца моего забрали? Боятся, что людям глаза откроет. Почему за Днестром, в такой же Молдавии, не спаивают народ, не заставляют его силком выбирать? Почему так? Потому, что они завоевали свободу! А мы не сумеем?

— Опасно все-таки, — поежился Виктор.

— Ну, иди к Санде, с ней не опасно. Иди, иди! — Кир толкнул брата.

Виктор прищурил глаза:

— За труса принимаете?

Корчма гудела.

Многие пили вино прямо на улице. К примарии сходились древние старики, с головами такими же белыми, как и их праздничные рубахи, чабаны с резными флуерами [27] Флуер — пастушья дудка. у пояса. Пестрели расшитые иличелы, широкие шляпы. Отдельно держались сельчане побогаче. Стайками перебегали площадь полуголые ребятишки. Женщин не было.

Накануне Кир задел Виктора за живое. Виктор решил доказать свою храбрость и сам вызвался пробить бочки. И все решили — пусть. Полезно ему будет… Но только надо держаться! Помнить коммунистов!

Все было обдумано до подробностей.

Виктор подошел к кучке людей, которая направлялась в сарай, вместе с ними вошел туда.

Мариора боялась и за себя и за ребят, но молчала: не назвали бы и ее трусихой.

Они остановились в нескольких шагах от сарая.

Кир широко размахнулся и ударил Васыле кулаком в грудь. Тот дал ему сдачи. Минута — и они клубком покатились в дорожную пыль. Дионица бросился разнимать их, а Мариора тонким, срывающимся голосом закричала:

— А-а-а! У Кира нож! Убьют друг друга, помогите!

Нож действительно лежал у Кира в кармане, но он и не думал вынимать его. Тем не менее возле дерущихся сейчас же собралась толпа. Двое полупьяных сельчан пытались растащить ребят, но они цепко держались друг за друга.

— А-а! Да скорей же, скорей! — кричала Мариора.

— Режут ее, что ли? — удивлялись вокруг.

— Гляди, никак не в своем уме?

— Это ж Беженарь, что у боярина работает. Там сойдешь с ума… Бьет-то как!..

А Дионица уже стоял в стороне, рукавом вытирал с лица пыль, задыхаясь и нарочно сбиваясь, рассказывал:

— Это все Кир! Дразнит девчонку, Мариору Беженарь. А Васыле вступился. Тот ему по уху. Вот и пошло. А она небось напугалась, как бы ей еще не всыпали, потому и кричит. Дурочка!

— Что с них возьмешь! — уже смеялись в собравшейся толпе.

В суматохе никто не заметил, как алая струйка вина выскользнула из дверей сарая и поползла людям под ноги.

— Леле! [28] Леле — обращение к старшей по возрасту девушке. Боярин приехал. Тетя Панагица велела, чтобы ты скорей шла. Скорей, леле! — говорил смуглый, как каштан, сынишка Филата.

Мариора забежала к Стратело попрощаться, Дионицы не застала, попросила Марфу передать ребятам привет и ушла в имение.

На кухне у Тудореску привычно стучал нож, звенели кастрюли, трещала плита и на разные голоса пело, шипело, клокотало варево.

Панагица подняла потное лицо. Ее глаза были краснее обычного и смотрели мимо Мариоры.

— Ходишь как улитка. Я уж справилась, — устало сказала она. И озабоченно добавила: — Сейчас пока делать нечего. Дом прибран. После стирать будем… Сейчас можешь к отцу пойти. Иди, иди.

Видно было, что кухарка хотела выпроводить Мариору.

— А где татэ? — Мариора надела шлепанцы: Тудореску не любил, когда в доме ходили босиком.

— Наверно, в конюшне.

Девушка облегченно вздохнула — боялась, что Панагица будет ругать ее за долгое отсутствие. Но ей хотелось побыть одной, и, вместо того чтобы идти к отцу, она пошла в сад.

Отрывочно и путано вставал в сознании вчерашний день.

Она снова видела, как покатились в пыль ребята, как вилась по земле струйка вина.

Потом зло язвил Кир и досадовал Васыле: прекрасно выполненная затея прошла, в сущности, впустую — Кучук и примарь дали своего вина, и непонятный селу случай был забыт.

Но Мариора… Мариоре никогда не забыть этот день! Ей казалось, что всю жизнь она просидела в одной касе, где знакома была каждая неровность глинобитного пола, каждая трещина в стене. И вдруг стена раздвинулась, и оттуда глянуло что-то новое и такое яркое, что невольно пришлось зажмуриться.

Но вот открыла глаза, и снова серая стена, и хоть голову о нее расшиби — не пробьешь. Может, показалось? Нет, не показалось, а было! Было! Это она, Мариора, вместе с друзьями подняла руку на боярина, на боярское добро, пошла против боярской воли!

Удивительно, каким родным стало село за эти дни, а ребята — ребята стали как братья. Мариора даже приостановилась. У нее теперь есть друзья!

Кто-то бежал по саду. Мариора пригнулась было — не хотела сейчас попадаться людям на глаза, но вдруг увидела: в вишеннике мелькала черная шапка волос Дионицы. Он шел, ладонью вытирая со лба пот, а задетые им яблони сыпали град переспелых яблок.

Дионица сжал локти Мариоры, заглянул в ее глаза:

— Что ж, подождать не могла? Я все бросил да за тобой.

— А что? — испугалась Мариора.

— Ничего. Ведь мы не попрощались, не договорились. Ты когда придешь в село?

— Почем я знаю? — Мариора сорвала сухую травинку, закусила горьковатый стебелек. — Боярин здесь, разве Панагица отпустит?

Они стояли молча, держась за руки.

Вдруг послышались тяжелые шаги. Потом просящий далекий голос Панагицы и, совсем рядом, раздраженный — Тудореску:

— Я сказал, пусть придет сюда.

— Давай спрячемся! — испугалась Мариора.

Кусты черной смородины скрыли парня и девушку и зашептались над ними душистыми резными листочками.

Подходил еще кто-то.

— Добрый день, домнуле Петру!

По голосу можно было узнать Челпана.

— Добрый.

— Как поездка, домнуле Петру?

— Спасибо. Плохого нет. — В голосе Тудореску дрогнула усмешка.

Челпан, по-видимому, понял это и заговорил уже более твердым голосом: