Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Невесть как в касу пробрались ночные бабочки, целый рой всяких жучков и мотыльков. Они садились на лайцы, вились около тощего фитилька.

Все замолчали и смотрели на этот одинокий дрожащий язычок огня, на хоровод бабочек вокруг него.

Потом решили, что каждый должен дать клятву: даже если не будет согласен в чем с товарищами, посторонним никому ни слова.

— Смотри, ты одна у нас девочка. Может, трудно будет молчать? — обратился Васыле к Мариоре.

— Умру — не скажу! — покраснев от волнения, пообещала Мариора.

— Что — она? Вот с братцем моим надо поговорить, — сказал Кир и кивнул на Виктора.

— Отстань! За кого ты меня принимаешь? — обиделся тот.

В воскресенье Мариору долго будил молодой солнечный луч; он пробрался в дырку платка, которым было занавешено окно, пошарил по постели Мариоры — охапке полыни и василька, — потом исчез, а через несколько минут очутился на ее глазах. Длинные ресницы девушки задрожали, она улыбнулась, но продолжала спать.

И только осторожный стук в дверь заставил ее вскочить с лайц.

Она накинула платок и, совсем еще сонная, в венке распустившихся волос, пробежала сени, открыла дверь касы.

У крыльца стоял Дионица. Он был босиком, но одет по-воскресному: полотняная чистая рубаха туго затянута красным поясом. Видно, он бежал: на щеках играл жаркий румянец, который особенно оттеняла смоль волос.

Дионица задержал ее руку в своей.

— Рано разбудил?

— Нет! Как раз пора. Свежо! — Мариора дрогнула плечами и улыбнулась.

— Умываться будешь?

Они вместе побежали к колодцу. Ноги тонули в обрызганных росой зарослях дикой моркови и полыни.

Дионица с разбегу перепрыгнул широкую сухую канаву. А когда Мариора, приостановившись перед нею, тоже прыгнула и чуть не упала, он обеими руками поймал ее. Девушка от неожиданности вскрикнула, они покружились на месте и, громко смеясь, побежали дальше.

Колодец, полунакрытый старым ноздреватым жерновом, позеленевшим от времени и сырости, дохнул на них холодом. Маленьким ведерком, укрепленным на шесте, черпали через узенькое отверстие белесую от извести воду. Дионица поливал Мариоре на руки. Потом пили прямо из ведерка — зубы ломило от холода.

Вдруг Дионица схватил Мариору за кисть руки, сильно сжал и заглянул в глаза:

— Тебе Виктор нравится?

Мариора засмеялась, свободной рукой брызнула в лицо Дионицы водой из ведра.

— Чем он мне мог понравиться?

— Да?

Дионица отпустил ее руку, подолом рубахи вытер лицо. И вдруг — Мариора не успела ничего сказать — быстро поцеловал ее в щеку. Мариора растерянно и сердито посмотрела на него.

Но потом они наперегонки побежали в село, и Мариора опять смеялась, шумно дышала… Дионица хотел поймать ее за руку, она не давалась.

Поравнявшись со школой, Мариора пошла шагом, всматриваясь в окна низкого старого дома. Он был запущен: стекла грязные, некоторые разбиты.

— Ты сколько классов кончил? — спросила она.

— Все четыре, — с невольной гордостью ответил Дионица.

— Это, наверно, хорошо — учиться?

— Очень хорошо! Все узнаешь: и как земля устроена, и где какие люди живут. Сейчас в школу не хожу, и скучно стало… Особенно зимой. А что ты смотришь туда?

— Я вот думаю: велел король построить школу, да не все в ней учатся.

— Ну, что ты об этом… Кстати, школу и не румыны строили.

— А кто?

— Русские, еще до румын, мне мать рассказывала. Румыны только примарию и жандармский пост построили.

— А в России теперь ни одного боярина нет?

— Конечно, нет. Если бы наш Тудореску туда попал, тоже выгнали бы в шею.

Оба засмеялись. Потом Мариора спросила:

— А что Кир хочет сделать с Тудореску? Ведь полиция и жандармы сейчас за всеми следят. Небось слова не скажешь.

— Я тоже так думаю, — ответил Дионица. — Хотя ведь ты знаешь Кира и Васыле. Уж если что скажут, так сделают.

Туман еще цеплялся за ветви садов, медленно таял над Реутом, но хозяйки уже истопили летние печки во дворах, все село давно проснулось.

За примарией, в сарае, стояли две сорокаведерные бочки вина, только вчера привезенные от Тудореску. Тут же корзины с городскими булками. Недалеко от примарии на обочине дороги расположились парни в расшитых праздничных рубахах, серо-зеленых шляпах. Горели на солнце красные пояса. Здесь собрались все моложе двадцати одного года, те, которые, — Дионица объяснил Мариоре, — еще не имели права участвовать в выборах. Парни щелкали семечки, смеялись, но и они говорили о предстоящей выборной кампании.

— Воробью просо снится, а нашим батькам — хорошая партия у власти, — услышала Мариора насмешливый голос.

— Мой дед говорил: перемена господарей — радость глупцам; теперь можно сказать: перемена партий — радость глупцам, — поддержал другой.

Мужчины постарше собрались у крыльца примарии.

На крыльце стоял низенький человек с растрепанными волосами, в расстегнутой нечистой рубахе домотканого полотна и в старых постолах; лицом же он больше походил на горожанина, во рту его остро блестели золотые зубы.

— Братья крестьяне! — кричал он, хотя кругом стояла тишина. — Наша партия, партия либералов — передовая партия! Наша партия единственная заботится о финансовом положении народа. Иными словами: заботится о повышении материального уровня народа. Она не кормит вас пустыми идеями.

— А чем кормит? — насмешливо крикнули из толпы.

— Укрепившись у власти, она издаст новые законы, которые облегчат…

— Вроде закона о гибридной лозе?

— Нет… Этот закон, собственно, вынужденно… и… временно…

— Нет, то есть…

— Временно? Выкорчевать гибрид, посадить европейский, и… временно?!

— Сам ты временный! А ну, слезай! Иди, откуда пришел! Врать и то не умеешь… На золотые зубы у либералов заработал?

Раздраженные окрики придвинувшихся к крыльцу крестьян заставили человека замолчать. Он торопливо застегнул рубаху и через минуту исчез. Его сменил рыжеватый старик с волосатой бородавкой на лбу, в узких коротких штанах, державший в руках огромную клюшку. Он постучал клюшкой о камень, медный наконечник зазвенел по плитам.

— Благодарность от царанистской партии примите, господа крестьяне… За внимание, — сипло заговорил старик.

— Не нужно благодарностей, дело давай!

— Тоже на благодарности щедры, а как у власти, всякий раз одни обещания!

Старик откашлялся и хотел продолжать, но дверь примарии за его спиной приоткрылась, и из нее протиснулся коренастый младший брат корчмаря Гаргоса, Никита Гаргос, недавно приехавший в село из центральной Румынии. Одет он был в кузистскую форму: голубую рубашку с черным галстуком, плотно повязанным на толстой багровой шее, и пиджак, на левом рукаве которого — красный кружок с черной свастикой посредине. Лицо Никиты Гаргоса было еще краснее шеи, — видно, он подвыпил. Концом дубинки Гаргос тронул старика: