Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— А им-то что тут нужно? — удивилась Мариора.

— Перекрашиваются! — глухо ответил Кир.

Протолкаться к Штефану было почти невозможно. Стоя рядом с Киром, Мариора старалась услышать, что рассказывает селянам с машины советский человек.

Высокий, черноволосый, с красивым смуглым лицом, он говорил на чистом молдавском языке:

— …Но, товарищи, советский народ не забывал о вас! Мы знали, как вы живете. Советское правительство добилось восстановления исторической справедливости. Молдавия воссоединена! Днестр больше не будет разделять один и тот же народ. С сегодняшнего дня вы граждане единственной страны в мире, где существует настоящая свобода, вы…

Дальше Мариора не слышала. Люди не выдержали, и восторженные крики заглушили слова оратора.

— Он тоже молдаванин. С левого берега Днестра. Командир Красной Армии, — объяснил Мариоре Кир.

Советский командир смолк и, ожидая, пока утихнет шум, улыбался, покачивая головой и разводя руками. Заговорил, лишь дождавшись тишины, слова старался произносить еще яснее и громче:

— Теперь, друзья, вы полные хозяева и своей земли и своей жизни. Но правильно кто-то сейчас сказал: земля землей, а без грамоты далеко не уйдешь. Конечно, со временем будут у вас свои сильные, грамотные кадры. Ведь в Молдавии теперь откроются даже высшие учебные заведения! [29] До советской власти в Молдавии не было ни одного вуза. А пока… пока мы будем помогать вам. Сегодня вместе с нами перешел границу секретарь комитета партии вашего района, Владимир Иванович Коробов. Владимир Иванович сейчас в городе. Он поможет вам выбрать своих представителей в сельское и районное руководство. Вместе с ним вы будете налаживать жизнь в своем селе.

Когда советский командир кончил говорить, Мариора, наконец, смогла пробраться к Штефану. Она быстро передала ему просьбу Филата, но не стала ждать, пока он разыщет людей, а побежала обратно — рассказать в имении о том, что делается в селе. Но уже на краю села Мариора остановилась: увидела, что по ноге ее, серой от пыли, течет кровь. Где поранила ногу, она не помнила, но на ступне был глубокий порез, должно быть наступила на стекло. Только теперь Мариора почувствовала острую боль. Она беспомощно оглянулась. Кругом по-прежнему было безлюдно, и только снизу долетал взволнованный гомон. Где-то пел флуер, смеялся бубен.

Что делать? Семь километров — пожалуй, не дойти. Девушка готова была заплакать от досады. Потом вдруг вспомнила: за углом каса знахарки, бабки Гафуни. Что, если зайти к ней?

Гафуня оказалась дома. Она лежала на печке, укрывшись черной добротной шалью.

— Добрый день! — откликнулась она на приветствие Мариоры.

Девушка показала ей порез.

— Ох, заболела я! — проговорила бабка Гафуня, поднимаясь. — Да как же не помочь тебе — надо.

— Только мне нечем платить, бабушка, — тихо промолвила Мариора.

— А вот колечко, жалко? — сказала Гафуня.

Мариора сняла с пальца дешевое серебряное колечко, недавний подарок Дионицы. На колечке, иголкой было нацарапано ее имя. Мариора читать не умела, но, радуясь подарку и подолгу рассматривая его, наизусть запомнила начертание своего имени. Бабка взяла колечко, посмотрела на него, пренебрежительно качнула головой и бросила его в коробочку с нитками.

— Знаю, с тебя много не возьмешь. Да я так живу: всегда людям помогаю, — сказала она.

Бабка Гафуня была родственница примаря Вокулеску. Знахарством занималась с молодых лет. Впрочем, и сейчас Гафуня не была старой: ей было лет пятьдесят. Бабкой ее звали как-то по привычке, — так называли ее мать, которая пользовала людей до глубокой старости, да еще потому, что ходила Гафуня, всегда низко, по-старушечьи повязавшись черным платком.

Бабка ловко промыла ранку Мариоры, заложила какими-то сухими листочками и, перевязывая ее старой, не совсем чистой тряпкой, стала шептать что-то непонятное.

Мариоре и прежде доводилось бывать у Гафуни. Теперь, осматривая ее большую чистую комнату, она успела заметить, что на стенах появились новые ковры, постель застлана городским одеялом… А в углу стоит зеркальный шкаф, который вряд ли уступит боярскому. Вспомнилось, что земли у бабки всего гектар, да и тот сдан в аренду. «Лечением зарабатывает, — догадалась Мариора. — Больше-то лекарей на селе нет».

Кончив заговор, Гафуня, как бы к слову, сказала Мариоре, что племянник, примарь, уехал в Румынию, звал ее, да она и здесь умрет. А большевиков идти встречать — нездорова, спина что-то ноет.

Бабка Гафуня зябко закуталась в шаль, приторно-сладкой улыбкой проводила Мариору и снова полезла на печь.

А Мариора, прихрамывая, побежала в имение.

Владимир Иванович Коробов, о котором говорил советский командир, приехал в Малоуцы через два дня.

В этот день возле бывшей примарии с утра до позднего вечера толпились люди. Каждому хотелось поговорить с Владимиром Ивановичем. Селяне заходили туда поодиночке и группами и, выходя, друг другу рассказывали, что коммунисты, видно, хорошие и заботливые люди: спрашивают о жизни при румынах, о нуждах села, входят во всякую мелочь.

На другой день утром начался митинг. Перед примарией, над которой теперь плескался на легком ветру красный флаг, снова собралось все село. В первых рядах, прямо на траве, в тени старой шелковицы — старики в войлочных шляпах; за ними — женщины в расшитых кофтах с длинными рукавами, в хрустких, наглаженных фартуках; их мужья в иличелах. Группками — молодежь: девушки в сборчатых длинных юбках, парни в огненных поясах и шляпах на затылке. Все с красными бантами. Поодаль, на деревьях, чтобы тоже все видеть, расселись ребятишки.

С замиранием сердца слушали крестьяне о том, что теперь не будет ни жандармов, ни кузистов, что все получат землю. Скот и имущество боярина распределят между беднейшими. Не будет долговой кабалы, и все станут учиться.

Мариора слушала, схватив обеими руками шершавую, мозолистую руку отца. Ей всегда почему-то казалось, что коммунист должен быть похож на Фэт Фрумоса. Но Владимир Иванович совсем не походил на сказочного героя.

Круглолицый и уже немолодой человек среднего роста, он не был красив: немного сутулый, рябинки на коротком носу, мешки под усталыми темными глазами. Но лицо Владимира Ивановича точно освещалось изнутри: из-под густых, низко опущенных бровей глаза, несмотря на усталость, смотрели молодо, лицо было энергичное, улыбка — теплая и открытая. Начиная митинг, он отрекомендовался коротко и просто: Коробов, Владимир Иванович. И потом добавил слова, уже знакомые, но ставшие далеко не сразу понятными крестьянам: секретарь райкома партии.

Владимир Иванович сказал, что управлять селом теперь будут сами крестьяне и для этого им надо выбрать председателя сельсовета.