Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

И осталось кулачество. Крепкое, наслышанное о советской власти и потому более хитрое и осторожное, чем, например, на Тамбовщине в двадцатых годах.

Поражала страшная забитость населения, какой не было даже в царской России.

В район назначен был прокурор. Стоило ему показаться в закусочной, или кино, или просто на улице, как все вскакивали и стояли навытяжку до тех пор, пока он не проходил. Многие заискивающе улыбались.

Прокурор, совсем еще молодой человек, в отчаянии жаловался Владимиру Ивановичу:

— Стыдно за них… Когда же пройдет это?

— Ничего, скоро придут в себя! — говорил Коробов и задумчиво припоминал чеховскую фразу: «По капле выдавливать из себя раба…»

Однажды Владимир Иванович, придя домой, чуть не споткнулся о лежащую у порога тушу молодого жирного кабанчика. Он пожал плечами: с какой стати его комнату стали превращать в кладовую? — и хотел уже позвать хозяйку, но та вошла сама, спросила, показывая на кабана:

— Посолить велите? Хороший: пуда три будет, И сало — пальца на четыре.

— Хороший поросенок. — Владимир Иванович оценивающе взглянул на него. — Ну что ж, я солонину люблю. Только, пожалуйста, не кладите больше вашу провизию в мою комнату.

— Так это же не мое. — Хозяйка замялась, посмотрела на поросенка и смелее кончила: — Это бывший судейский принес, просит, чтобы вы приняли его на квартире. Удобней разговаривать.

Багровея, Владимир Иванович схватил тушу, выволок ее во двор и бросил прямо в пыль.

— Как только он придет, скажите, пусть забирает поросенка к чертовой матери!

Хозяйка расценила его поступок по-своему.

— Конечно, — после минутного раздумья сказала она. — Лучше деньгами или еще чем… На что вам поросенок?

— Чтобы вы ничего ни от кого не смели принимать. Понятно? — еле сдерживаясь, проговорил Владимир Иванович.

Хозяйка удалилась, поджав губы.

Владимир Иванович велел беспощадно гнать от квартиры искателей его «благосклонности».

Район в основном был аграрный. В ведении райкома тридцать два села, в них и приходилось больше всего работать. И здесь, среди трудового крестьянства, Владимир Иванович душой отдыхал, как и среди городского рабочего люда.

Был вечер, когда они вышли за село. Впереди всех, тяжело ступая босыми ногами, шел Филат. За ним как-то нерешительно, то оглядываясь, то всматриваясь в землю, поспевал Матвей. Следом шли Тома и Мариора, еще несколько бывших боярских батраков, землемер — суховатый, сосредоточенный старик, Григор Дабижа, выбранный позавчера председателем сельсовета, и Владимир Иванович. Не было только Ефима — он в числе других уполномоченных дежурил в имении, охраняя бывшее боярское добро.

Шагая по полю, Дабижа старался держаться поближе к Владимиру Ивановичу.

— А что, у вас, верно, дома жена и дети остались? — сочувственным тоном спросил он Коробова.

— Остались, — спокойно ответил тот.

Неровная проселочная дорога, изрытая колесами, спускалась вниз по склону холма. И дожди и талая вода своей работой из года в год превратили ее в глубокую траншею, вдоль которой, почти в человеческий рост, тянулись отвалы бархатисто-черной земли, заросшие молодой акацией и какими-то колючими кустами. За этими живыми и плотными стенами виднелись усыпанные зелеными плодами верхушки груш и яблонь — по обе стороны дороги лежали сады.

Дабижа нырнул куда-то в сторону и, тотчас вернувшись с полной шляпой золотых душистых абрикосов и нежных алых вишен, стал всех угощать.

— Хороши! — похвалил фрукты Владимир Иванович.

— Начнем с виноградников. Нам по дороге! — крикнул обогнавший их землемер.

— Пожалуй, — согласился Коробов.

Все поднялись с дороги на поле и свернули на узкую тропинку, что шла между садами.

Несколько дней назад эти виноградники принадлежали боярину. Они обнесены высокой оградой; на аккуратно обтесанных столбах туго и часто натянута колючая проволока.

Вечернее солнце лежало на ухоженных, сильных лозах. Земля вокруг была чисто выполота, взрыхлена, и кусты точно отдыхали и грелись на солнце. Была тут и европейская лоза с большими разлапистыми листьями; на обратной стороне листья покрыты светлым пушком. Длинная европейская лоза держалась на высоких торкалах — кольях. Был тут и гибрид с более короткими синеватыми стеблями. Гроздья еще почти незаметны: мелкие, как горошины, зеленые ягоды прячутся под листьями почти у самых корней.

Землемер взмахнул щипцами, и верхний ряд колючей проволоки, звякнув, свернулся кольцом. Скоро освободился широкий проход. Владимир Иванович спокойным хозяйским шагом пошел по рядкам вперед. Землемер остановился, спросил:

— Кто у нас по спискам первый?

— Самый молодой Тома Беженарь, — улыбаясь, ответил Дабижа.

— Так… Значит, двадцать соток виноградника? Ну, становись на угол — это твое, — сказал землемер Томе и зашагал по меже, поворачивая деревянную метровку.

Мариора, возбужденная, улыбающаяся, смотрела на отца. Ну вот, а говорил, что счастье только в сказках бывает, что счастья не дождаться, что сила всегда останется за боярами! Вспомнилось утро жаркой молдавской осени, когда, отец отругал ее за одну только робко высказанную мысль о возможности борьбы. Теперь, на радостях, хотелось напомнить ему то утро.

Но Тома не видел дочери; глаза его, широко раскрытые и диковатые, глядели мимо Мариоры. Вот он нагнулся к виноградной лозе, обеими руками взял широкий резной лист и зажал его между ладонями. Удивленная Мариора смотрела на отца. Глаза его были полны слез. Он вздохнул, и вздох был похож на рыдание.

— Что ты, татэ? — испуганно промолвила девушка.

Подошел Филат. Мариора первый раз видела на его суровом лице такую широкую, веселую улыбку.

— Ну что, старик? — Он положил на плечо Томы тяжелую руку. — Что, расчувствовался?

Подошел и Матвей.

— А? Тома? — вопросительно сказал он и вдруг с силой повернул к себе Тому и поцеловал его прямо в небритую, колючую щеку.

Прошло несколько недель. Мариора заканчивала прополку перца. Из-под сапы выходили освобожденные от сорной травы, окруженные пушистой черной землей невысокие тонколистые растения с невзрачными белыми цветами, а кое-где уже и с сочными, зарозовевшими по бокам стручками. Покончив с последним кустиком перца, девушка разогнулась, оперлась одной рукой о сапу, углом косынки вытерла запотевшее лицо и огляделась. Чуть не до самого Реута спускался их, Беженарей, огород. Тут и дымчато-синяя капуста, и помидоры, увешанные яркими, как маленькие солнца, плодами, и лук, и свекла, и картофель, и тыква: на боярских полях каждая культура сеялась неширокой, но очень длинной полосой. Их поделили теперь поперек, и на огороде каждого нового владельца было почти все, что он хотел бы видеть у себя.