Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— Ничего, Мариора, надо только сильней быть, я вижу, ты сможешь… А сила, знаешь… Если есть сила в человеке, он все может сделать. Ты верь в это.

О себе Андрей рассказал коротко. Он уже летчик. Летел по заданию. Должен был доставить в одно место трех человек. Ночью началась метель, самолет обледенел. Посадил в лесу, напропалую, конечно, неудачно… Только успели выскочить, самолет взорвался. Двое тяжело ранены. Лежат там, в буераке, третий день. Тут недалеко село Малоуцы, он на дороге стрелку видел. Хотел пойти еды попросить, да там немцы стоят, с дороги видно.

— Малоуцы?

— Кажется. А что?

Значит, она два дня кружила около одного места. Мариора посмотрела на лицо Андрея с запавшими глазами, подумала и решила пробраться в село, достать еды — на пятерых не так уж много надо…

Ей повезло: на опушке она увидела Виктора с вязанкой дров.

Виктор сказал, что Тудореску нашли убитым — с рассеченным виском, что Мариору ищут и что Дионица пока живет у Николая Штрибула и за ним крепко следят жандармы.

— Достать еду? Это, сама знаешь, не так-то просто. А вдруг Челпан узнает?

Мариора долго уговаривала его. Разве она не помогла бы ему, если б понадобилось? Разве можно бросать людей в беде? Родители его или Кир никогда бы так не сделали…

— Боишься, Виктор? Струсил, да?

Наконец он согласился. Мариора сказала: еда нужна не только для нее, но и для четырех человек в лесу. Кто они, она сказать не может, и он, Виктор, о них никому ни за что не должен говорить.

Была ночь, ветреная, лунная. Мариора ждала на опушке, пока Виктор ходил домой. Он принес ей целую сумку мамалыги, груш, чернослива, даже кувшин вина — все, что удалось собрать. Пообещал наутро принести и оставить здесь же, в снегу, еще сумку с едой. Прощаясь, Мариора заглянула в темные глаза Виктора, приветливо улыбнулась, как давно ему не улыбалась.

— Спасибо. А Дионице… Дионице скажи, пусть в Заячий лог приходит. Нельзя ему в селе оставаться. Скажи, я жду. Может, что придумаем.

Виктору страшно было выполнять поручение: кто знает, что за люди эти четверо? Не мешает быть осторожным. Он решил отнести еще сумку, а потом уйти от лиха в город или в другое село. А Дионице пока ничего не стал говорить, чтобы не напутать.

На рассвете Виктор завернул сумку в мешок и направился к лесу. Снова хозяйничала оттепель. Снег почернел. С крыш и с веток падала капель. Виктор добрался до условленного места, разрыл снег. Стало жалко мамалыгу: вымокнет. Но быстро принялся забрасывать сумку снегом. За этим его и застал жандармский патруль.

— Интересно, кого это ты кормить собрался? — спросил его низенький жандарм с круглым, расплюснутым лицом.

Виктор уставился на его затрепанные боканчи, на грязные обмотки и только нашел, что ответить:

— Кого нужно.

Лицо жандарма от улыбки стало еще шире.

— Видно, что не напрасно с полным мешком в лес поперся. А дурак ты. Думаешь, для чего мы поставлены?

Через час Виктора привели в жандармский пост. Челпан улыбался ему, как долгожданному гостю, скалил крупные зубы.

— Знал я, что кто-нибудь из вас будет у меня.

Челпан услал Санду Балан — с недавнего времени она служила уборщицей в помещении жандармского поста. Но Санду Виктор интересовал больше, чем кто бы то ни было. Она обогнула дом, задним ходом прошла в смежную с кабинетом Челпана комнату, приложила ухо к дощатой перегородке.

До нее донеслись удары, выкрики Челпана, потом слабый голос Виктора: еду относил для Мариоры Стратело, а она просила ее для каких-то четырех человек и еще поручила передать Дионице прийти в Заячий лог.

— Ну, если не врет, эти голубчики в Заячьем логу сидят, — произнес Челпан и приказал: — Уведите парня.

Санда услышала, как, шаркая ногами, выходил Виктор, как топал за ним боканчами жандарм.

Когда шаги стихли, Челпан прибавил:

— Дионисия Стратело не трогать пока. Приманкой будет.

Санда быстро закуталась в платок и побежала к Николаю Штрибулу.

Николаю, Домнике и Дионице даже советоваться было некогда. Николай сказал, как о решенном:

— Беги в Заячий лог, Дионица. Скорей. Пока они солдат соберут, ты предупредишь. Да и тебе уходить надо.

Дионица сидел на лайцах, неподвижно глядел перед собой синими глазами. Лицо его стало белое, как бумага. Вдруг он выбежал из касы. Вернулся с кувшином вина, с маленьким стаканчиком.

— Эй, выпьем на прощанье!

— Дурень! Какое вино? Беги скорее, — возмутился Николай.

Но Дионица не слушал. Налил стакан, не выпил — проглотил; налил Николаю. Тот хотел уже выхватить его и бросить об пол, но Домника заметила:

— Чего ж ты? Может, и правда на погибель идет? Надо ж проводить.

— Какая погибель?!. Что вы?

— Гибель или не гибель, — безумно твердил Дионица, — я пойду. Предупрежу, не подведу. Не как эта змея, Виктор. А только выпьем. На прощанье.

Видя, что ничего не поделаешь, Николай быстро выпил вино и пошел запрягать. Еще несколько минут, и он с возом сена ехал по дороге в Журлешты.

Когда воз поравнялся с лесом, из-под сена выбрался Дионица, кивнул Николаю и скрылся между деревьями.

У старого дуба, морщинистого и узловатого, Дионица остановился.

Он в лесу. Рядом — родное село… Родное. А он идет, как вор. А поймают — за сочувствие партизанам расстреляют, если не купит себе свободу той же ценой, что и Виктор. Эх, попадись он ему сейчас! Знать бы раньше… Всегда у Виктора было заячье сердце. Как он дружил с Виктором! А теперь… теперь может погибнуть Мариора. Только бы увидеть ее!

Дионица сжал кулаки и что было сил бросился бездорожьем бежать к логу. Ноги тонули в мокром снегу. Скорей!..

Глубокая яма в склоне оврага была вырыта много лет назад, тут брали глину, еще когда строили боярское имение. Андрей принес ворох валежника, устроил сиденье.

Только на следующий день Мариора как следует разглядела товарищей Андрея. Двое раненых лежали на подстилке из прутьев. Один спал, часто всхрапывая во сне, на углах посиневших губ его запеклась кровь. Другой, постарше, чернявый, его звали Владимир, иногда поднимал обмотанную тряпкой голову, озабоченно спрашивал о чем-то. Но малейшее движение причиняло ему боль; он морщился и снова откидывался на прутья. Половина лица у него забинтована, брови сожжены. Третий — молоденький низкорослый паренек: его звали Юра. Как и те двое, он был в полушубке, очевидно еще недавно белом, а сейчас грязном, порыжелом. Правая его рука, обмотанная разорванной на куски нижней рубашкой, лежала на перевязи.

Но Андрей и Юра не унывали. Особенно удивлял Мариору Юра. Он даже озорничал: то нахлобучит Андрею на глаза здоровой рукой шапку-ушанку, то пугнет снежком заглянувшую в яму синицу. Только иногда, сжав зубы и поддерживая раненую руку здоровой, начинал укачивать ее, точно ребенка. А потом снова смеялся, тихонько напевал красивые русские песни. Но петь Андрей ему не разрешал.