Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Говоря это, он словно нечаянно взглянул на Мариору. И по тому, с какой тревогой она ждала ответа, понял то, чего не замечал Андрей.

Андрей свернул махорочную самокрутку и, прикуривая от зажигалки, просто сказал:

— Нет, нету.

Партизаны ушли, не дожидаясь ужина, который им торопливо готовила хозяйка, даже по стаканчику вина отказались выпить.

Грекина и Мариора стояли на крыльце, пока не затихли шаги.

— Какие хорошие парни… — промолвила Грекина.

А Мариора вдруг призналась себе: любит Андрея. И тут же подумала: разве полюбит он ее, малограмотную крестьянку?

Когда рассвело, люди в Инештах были взбудоражены листками, наклеенными на примарии, на некоторых домах и даже на облезлой стене маленькой сельской церкви, закрытой после отъезда священника. На обыкновенных страничках тетради в косую линейку крупным синим шрифтом была напечатана сводка Совинформбюро. В ней говорилось, что бои идут уже под Кишиневом. Под этой сводкой, шрифтом помельче — другая: от партизанского информбюро. Эта сводка перечисляла танки, автомашины, продовольственные и военные базы противника, уничтоженные партизанами за последнюю неделю.

Листки собирали около себя кучки народа.

Грамотных было мало. Они читали по слогам. Остальные слушали, не пряча радостных улыбок, но разговаривали шепотом. Видно было: приближение Красной Армии не новость.

Мариора видела, как, прихрамывая, по улице торопливо прошел примарь Будала. От Грекины Мариора знала уже, что Будала до сорокового года работал в городе, был членом Железной гвардии. Он сам рассказывал, как участвовал в еврейских погромах, ходил усмирять бастующих рабочих. Во время одной забастовки ему повредили ногу, с тех пор он хромал. В сороковом году Будала бежал из Бессарабии, а в сорок первом вернулся в Инешты — его назначили примарем.

Сейчас Будала почти бежал по улице и визгливо кричал, беспомощно размахивая руками:

— Разойдитесь! Приказываю! Ах, сволочи, большевистская порода!

Молодая женщина в низко повязанном белом платочке, проходя по улице, пренебрежительно посмотрела ему вслед.

— Чего уж приказывать. Опоздал, — спокойно сказала она и усмехнулась.

Грекина одна из последних вернулась к себе во двор.

Облокотившись на плетень, она с усмешкой рассказывала, как примарь срывал, соскабливал ножом плотно приклеенные листки.

— Не наши ребятки эти листки-то… а? — шепотом, хотя близко никого не было, спросила она у Мариоры.

Та сморщила лоб; сделав веселую и смешную гримасу, утвердительно кивнула Грекине.

К Грекине подошла соседка Анна Ткач. Маленькая, щуплая, она была одета в холщовое, грубо сшитое платье, перехваченное фартуком. За фартук держался двухгодовалый малыш в короткой, до пупка, рубашонке. Он смотрел на всех серьезными глазами и сосал грязный кулачок.

Анна отшвырнула босой ногой камень с дороги и торжествующе крикнула Грекине:

— Действуют листки! Сейчас мне встретилась жена Захарии Бырлана и так вежливо поклонилась. Смешно! Раньше ведь смотреть не хотела.

— Перекрашивается! Муженек — правая рука у Будалы.

Мариора слушала, радостно улыбаясь, и ей вдруг очень захотелось в Малоуцы. От таких листков, наверно, плохо спится Челпану и Тудору Кучуку. А как радуются им старики Греку, Семен Ярели, Тудор Беспалый!.. Она представила себе, как вчера Андрей и Шмель расклеивали эти листки. И сердце замерло, когда она подумала об Андрее. Но что она для Андрея? И почему она не может относиться к нему просто как к другу?

В этот день Грекина вернулась с поля раньше обычного. Поставила в сарай сапку, бросила теленку и корове в закут свежей травы и, войдя в касу, остановилась возле окна.

— Семен Ярели идет. Неужто к нам? — тревожно сказала она Мариоре.

Сегодня Семен Ярели доделывал у Гаргоса загон для свиней. Закрепил последнюю хворостину в плетне, посмотрел на солнце, удовлетворенно кивнул: управился рано и, не заходя домой, пошел в Инешты.

В самое село Семен сначала заходить не хотел, знал: за хождение туда и расстрелять могут. Он пошел на поле.

Бырлан пахал на участке возле леса. Недавно за взятку примарю он оформил на свое имя землю вымершей от тифа семьи и, хотя пора сева давно прошла, решил засеять ее просом: лето длинное, созреет.

Приземистый, крепкий, Захария неторопливо шагал за плугом, в который была впряжена Катинка. Временами корова останавливалась; тогда Захария вытаскивал из-за пояса кнут и изо всей силы хлестал ее. При каждом ударе Семен вздрагивал так, точно кнутом били его самого. Он подошел. Катинка была худая. Хребет заострился, ввалились бока, жалко болталось ссохшееся вымя.

Корова замедлила шаг, потом остановилась совсем и коротко промычала.

— Пошла, проклятая… — начал было Захария, но, услышав шаги, повернулся и увидел Семена. — Пришел?

— Пришел. Добрый вечер, — угрюмо проговорил Ярели.

— Добрый, — буркнул Захария, поднимая кнут. — Ча! Ча!

— Опять бьешь?

Вместо ответа Бырлан злорадно взглянул на Семена и с силой вытянул корову кнутом. Катинка дернулась, напрягаясь так, что видно было, как мускулы заходили под ее кожей, и потащила плуг, поднимая заросшее травой прошлогоднее жнивье.

— Каменный ты человек. Ты на вымя ее посмотри. Что ты со скотиной творишь? Такая молочная корова…

— Молока у меня хватает. Она для работы куплена! — крикнул Захария и снова вытянул Катинку кнутом. — Забудь, что она была твоя, понятно?

— Потом не раздоишь…

Оторвавшись от ручек, Бырлан повернулся и уже негромко, с ехидством спросил:

— Мэй, не ты ли раздаивать собираешься? — он повысил голос: — Ты, может, Советы ждешь? Нет, теперь не отвертишься! Пойдем-ка, пойдем в примарию, — Захария схватил Семена за рукав.

Тот вырвал руку и, угрюмо глядя себе под ноги, торопливо зашагал к лесу. Он не видел, что Захария выпряг Катинку, стреножил ее и пошел вслед за ним. Лесной тропкой Семен прямиком направился к Грекине, рассчитывая незаметно пройти к ней из лесу. «Грекину в Инештах уважают. Может, она упросит Захарию?» — думал он.

Когда Семен вошел во двор Борчелой, Захария, озадаченный, остановился. Грекина баба с характером, к тому же его терпеть не может. Еще выгонит из дому, тогда будет срам на все село.

По окраинной уличке, опираясь на ореховую трость с серебряным набалдашником, как всегда прихрамывая, проходил примарь Будала. Захария, не раздумывая, бросился к нему.

Грекина толкнула Мариору за занавесь лежанки и, пропустив Семена в касу, хмуро поглядела на него.

— Опять у Бырлана был? — недовольно сказала она. — От Захарии жалости не дождешься. И сам рискуешь и людей под угрозу ставишь. Корова не стоит того.

Семен, закашлявшись, сел на лайцы, поднял худое, угрюмое лицо.