Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Мариора задремала, а когда снова проснулась, поняла, что теперь говорят о другом. Молодой ломкий голос рассказывал:

— Были мы с Петрикой в селе прошлый раз. В касу зашли, угощают нас, как водится. Потом подходит старушка, сухонькая такая, ручки на груди сложила. Спрашивает, и серьезно: «А что, сыночки, верно говорят, что в Кишиневе Штефана Великого [48] В Кишиневе есть памятник Штефану Великому, господарю Молдавии (1457—1504 гг.). «Мужественный в опасностях, твердый в бедствиях, скромный в счастьи… он был удивлением государей и народов, с малыми силами творя великое». Эти слова Карамзина о нем выбиты на памятнике. цепями к столбам приковали, чтоб в партизаны не сбежал?»

Рассказчика перебил приглушенный хохот.

Мысли Мариоры стали путаться, и она забылась снова.

Очнулась Мариора, когда уже наступил день. Она лежала в брезентовой палатке. Только теперь Мариора как следует разглядела внутренность палатки: на сучковатый настил из тонких веток, прикрытый сухим прошлогодним листом, рядком были положены аккуратно свернутые шинели, в углу пирамидой стояли винтовки. Шинели, наверно, заменяли постели: возле каждой из них находились личные вещи: котелок, зубная паста, мыло, книжки.

Мариора вздохнула всей, грудью и, с трудом повернув голову, посмотрела наружу. Возле палатки была маленькая полянка, а дальше начинался старый дубовый лес. Мимо палатки то и дело проходили и пробегали люди, говорили по-молдавски и по-русски — кого-то звали к командиру или политруку, посылали принять радиосводку. Говорили о самолете, который должен прилететь с Большой земли, и о том, что уже освобождена Одесса и в последнюю ночь взорван еще один склад снарядов. Кто-то кому-то радостно рассказывал, что Ион хорошо справился с последним заданием и теперь командир, должно быть, снимет с него выговор… Там, за стенкой палатки, кипела жизнь. Не совсем понятная, она волновала еще больше.

Вот к палатке подошли двое. Кажется, они остановились. Молодой звучный голос с заметным русским акцентом говорил:

— Отправлять в город рискованно. Надо найти в селе надежных людей, которые взяли бы ее.

«Обо мне», — догадалась Мариора. И вспомнила об Инештах.

В палатку вошел молодой стриженый парень. Он сказал Мариоре, что его зовут Костей, он отрядный фельдшер и должен перевязать ее. Мариора испуганно посмотрела на него и уперлась. Боялась боли, и неловко было перед молодым парнем. Но Костя оказался таким простым, веселым, что Мариора согласилась.

Почувствовав к юноше доверие, Мариора спросила об Андрее.

— Ждет он…

Ловко раскладывая на небольшом ящике какие-то блестящие щипчики, ножички и бинты, Костя пристально посмотрел на Мариору и широко улыбнулся.

— Отыщем! Еще сегодня, если командир разрешит. — И серьезно добавил: — Вот перевяжу тебя и доложу о нем командиру.

В первые же дни после побега из тюрьмы Лаур начал формировать партизанский отряд. Вскоре отряд был переброшен севернее, где в лесах находились замаскированные немецко-румынские аэродромы. В Северной Молдавии, недалеко от Буковины, отряд Лаура встретился с отрядом Владимира Ивановича Коробова. Отряд Коробова прошел тылами врага Белоруссию и Украину, имел на своем счету десятки пущенных под откос вражеских эшелонов, тысячи убитых вражеских солдат и офицеров. В отряде были русские, украинцы, белорусы и молдаване. Люди разных возрастов и профессий, объединенные одной борьбой за свободу родины.

Отряд Лаура, в котором насчитывалось человек сорок, вошел в то же партизанское соединение, в котором был и отряд Коробова. Но когда Красная Армия вступила на землю Молдавии, по приказу Центрального штаба партизанского движения отряд Лаура опять ушел в приреутские леса.

В районе Реута, лесистом, болотистом и бездорожном, в первые годы фашисты бывали лишь в поисках продовольствия или попросту ради грабежа, но теперь, когда север был отрезан советскими войсками, именно здесь, через Реут, лесами, шли фашистские пополнения на фронт.

И тут случилась беда: в отряд затесался шпион. Однажды ночью на привале немецкие штурмовики обстреляли партизан с воздуха. Это произошло незадолго до операции, свидетельницей которой стала Мариора. Шпиона нашли, расстреляли, но десятки людей были убиты и ранены. Раненых отправили в села к надежным людям, радировали в штаб соединения о случившемся.

Лаур был встревожен, мало спал. Он то просматривал донесения, то вызывал к себе командиров взводов, то давал указания разведчикам. Вдобавок его мучила рана, полученная им во время последней операции. Осколок гранаты вошел в бок и, скользнув по ребру, вышел наружу. Лаур ограничился перевязкой, принял болеутоляющее лекарство и приказал не говорить в отряде о его ранении.

— Командир здоров. Понятно? — по обычаю мягко, но тоном, не допускающим возражений, сказал он Косте.

Однако на другой день выяснилось, что ранение серьезней, чем казалось сначала. Очевидно, где-то остался второй осколок. Костя посоветовал Лауру с первым самолетом, который придет с Большой земли, вылететь туда.

— Рентген нужен. Полежите недельку-другую, скажем, в Москве? — словно желая соблазнить командира, говорил Костя. — Эх, Москва-то сейчас… фонари на улицах, театры работают… Вы в Москве небось не были ведь?

— Не был, — вздохнув, согласился Лаур. — Дорого бы дал, чтобы в Москву попасть, сколько лет мечтаю об этом! Дорого бы дал… — задумчиво повторил он и вдруг заговорил горячо и задушевно: — Костя, имею ли я право на это? Ты говоришь, недельку-другую. Красная Армия на днях Бельцы возьмет. А через неделю, может, здесь будет. Сейчас самое время лапы фашистам рубить, чтобы потом они к нам снова не потянулись! От нас, партизан, Красная Армия сейчас больше всего помощи будет требовать! Ведь мимо нас подкрепления врагу идут, по нашим дорогам он бежать станет! А ты хочешь, чтобы я в эти дни отряд оставил, в столичном госпитале отлеживался! — Лаур сказал последнее с таким дружеским упреком, что Костя покраснел.

— Все-таки надо было бы лететь, — после долгого молчания произнес Костя.

Днем Лаур зашел к Мариоре.

Мариора лежала, укрытая поверх одеяла старой, истасканной в походах шинелью. Она часто облизывала искусанные, поминутно высыхавшие губы. Теперь Думитру рассмотрел ее как следует. Та ли это девочка, которую он знал? Глаза остались те же — круглые, темные, под густыми бровями с изломом. Только пропала в них живость, озорная любознательность детства; в расширенных зрачках стояла нескрываемая боль. Слабо улыбаясь, Мариора тоже разглядывала Лаура. Был он в солдатской выгоревшей гимнастерке, туго перехваченной широким кожаным поясом, без знаков различия. Зеленую фуражку с приколотой к ней наискось красной ленточкой положил на чью-то свернутую шинель. И хотя в рослой, худощавой фигуре Думитру по-прежнему чувствовалась сила и энергия, Мариора отметила, что последние годы изменили его: заседели курчавые, когда-то иссиня-черные волосы, строже стали мягкие крупные черты лица, резче морщины. Добрые глаза запали и, казалось, еще больше заросли дремучими бровями, только над левой бровью по-прежнему светлел шрам. Лаур был очень бледен.