Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Когда Мариора рассказывала Андрею о встрече с Верой, его особенно заинтересовало последнее.

— Вкусное будет для фашистов это масло, — сказал он.

Проселочная дорога шла до шоссе полем и лишь в одном месте, недалеко от Реута, пересекала небольшую лощину, поросшую редкой молодой акацией и тутовником.

Каруца появилась во вторую половину дня, когда солнце уже заметно клонилось к западу.

За каменной плитой едва можно было укрыться одному человеку. Там прилег Андрей. Мариора спряталась в зарослях кустарника на вершине склона — следила за дорогой: не покажется ли кто-нибудь еще. На этот случай все было рассчитано: в трехстах шагах отсюда — Реут, по обе стороны лощины — холмы.

Новенький револьвер, из которого Андрей каждый день учил Мариору стрелять, холодил ей руку. Почему так мучительно медленно приближается каруца? Вспомнилось, как два с лишним года назад она с Дионицей и Марфой этой же дорогой ехала в город на базар продавать продукты. Да, только борясь, можно отстоять право на жизнь! Теперь она убедилась в этом.

Андрея Мариора не видела. За камнем, приминая молодую зеленую траву, шевелился только краешек рукава немецкого кителя, в который переоделся Андрей. Наверно, Андрей прилаживал удобней автомат. Рукав был в грязи.

Наконец каруца стала спускаться в лощину. Слегка раздвинув колючие ветки, Мариора осторожно глянула вниз. Так и есть: каруца доверху нагружена новенькими ящиками с черными надписями на них. Два жандарма сидели на задке каруцы, два — спереди, возле Тудора.

На дне лощины — глубокая черная грязь. Две пары волов шли, низко наклонив под ярмом головы, с трудом вытаскивая ноги. Колеса поднимали над каруцей грязевой дождь, и мундиры жандармов все больше покрывались пятнами.

Вот каруца уже в нескольких шагах. Мариора ясно слышала, как посвистывал кнут в руке у Тудора.

— Были бессарабцы большевиками — большевиками и остались! Будь я в правительстве, я б их не жалел! Масло в город сами доставить не могут! — выругался один из жандармов.

— Пожалел волк овечку — все четыре копытца оставил, — хрипло заметил Тудор.

— Мэй, ты договоришься!

— Ча, ча! — тем же тоном закричал Тудор на волов, как будто и прежние его слова относились к ним.

Но почему молчит автомат Андрея?

Каруца уже поднималась по склону, сердце Мариоры замерло.

Наконец короткая трескучая очередь. Мариора не слышала свиста пуль, лишь увидела: один сидящий сзади жандарм свалился с каруцы, упал лицом прямо в грязь. Другой сполз с подводы, нелепо взмахнув руками и безжизненно свесив голову. Двое, что сидели рядом с Тудором, первое мгновенье ошалело оглядывались кругом, лица их побелели. Сообразив, откуда огонь, они кубарем скатились с каруцы, пригнулись за ящиками и, прилаживая между ними автоматы, стали огнем поливать родник.

Автомат Андрея замолчал. Мариора поняла, почему: жандармы, пригнувшись за ящиками, спрятались за спину Тудора; а тот, выронив вожжи, по-прежнему сидел на передке. Мариора видела, как пули дробили камень, за которым лежал Андрей, срезали с акаций ветки.

— Андрей! — прошептала она, поднимаясь.

Дальнейшее произошло очень быстро. Короткое, как будто нечаянное, движение Тудора — и тяжелый ящик, падая с каруцы, сшиб одного из жандармов. Мариора сама не стреляла: она еще не очень хорошо попадала в цель и боялась задеть Тудора. Теперь она, подбежав, кошкой бросилась на другого жандарма и упала в грязь вместе с ним…

— Ловко, — сказал Тудор, вытирая с лица пот, когда все было кончено.

Мариора, Андрей и Тудор тем временем свалили ящики с каруцы прямо в грязь, распрягли волов, отвели их в сторону, облили ящики керосином. И в ту минуту, когда пламя лизнуло ящики и побежало по ним, Мариора закричала:

— Мотоциклисты! Трое! Из города, наверно, в Малоуцы едут!

Схватив автомат, Андрей вопросительно посмотрел на Тудора.

— У меня документы, что я возчик, — поняв его взгляд, проговорил Беспалый. — А вы бегите скорее к Реуту. — С этими словами Тудор упал на землю, словно его чем-то зашибли.

Андрей и Мариора бежали лощиной, потом напрямик — полем. Ноги засасывала вязкая после дождя, приготовленная под капустник пашня.

— Скорей же, скорей, — торопил Андрей Мариору, на бегу хватая ее за руку.

Треск мотоциклетных моторов сзади стих. Вокруг тоненько засвистели пули. Дувший в спину ветер принес запах чада. Горело масло.

— Скорей! — повторял Андрей.

Ноги вязли в земле, бежать было трудно. Хватая жарким ртом воздух, Мариора едва поспевала за Андреем. Вдруг что-то точно ужалило ее в правое плечо. Сильной боли она не почувствовала.

Вот, наконец, и голубоватые под солнечным чистым небом воды Реута.

— Плывем! — скомандовал Андрей и, подняв автомат, бросился в реку.

— Андрей! — жалобно позвала она. Когда он повернулся, она подняла над водой руку: рукав кофточки стал алым от крови.

— Держись за меня другой рукой! — крикнул Андрей. — Держись! — тоном приказания повторил он, видя, что Мариора заколебалась.

Холодная вода словно возвращала силы. Андрей плыл медленно, — видимо, выбивался из сил. Он с трудом удерживал над водой автомат.

Наконец начались плавни, заросшие густым камышом. Найдя мелкое место, Андрей прямо в воду посадил Мариору и стал осматривать ее рану.

— Наверно, крови много вышло, а так не страшно. По-моему, кость не задета, — успокаивал он, разрывая свою рубашку и перевязывая плечо Мариоры. — Больно? Не туго затянул?

Садилось солнце.

В плавнях окнами стояла вода. В ней виднелись водоросли вперемежку с осокой, тиной и камышом. В одном месте камыш расступался — и виден был ослепительно голубой Реут. На середину реки, свободно и гордо двигая шеей, выплывала серенькая скромная утка с пушистыми утятами на спине.

Молдавия цвела. Сады были залиты сплошным бело-розовым половодьем цветов. Местами лепестки начинали осыпаться, и тогда черная земля, казалось, тоже расцветала, одеваясь в бело-розовый наряд…

Между садами, едва видные за густыми кронами деревьев, небольшими участками лежали виноградники. Кусты тонких загорелых лоз поддерживались торкалами из бука и граба. К солнцу тянулись листья на длинных розоватых ножках; под листьями, почти у самого корня, прятались маленькие ярко-желтые цветы.

Высоко в небе стояло полуденное майское солнце. Его лучи, казалось, проходили сквозь листья, слепили глаза. Было уже довольно жарко.

Штефан Греку и Виктор пололи виноград. Дед Штефана посадил здесь европейскую лозу, и половина виноградника Греку уцелела. Штефану надо бы радоваться, а он чувствовал себя как-то неловко, особенно когда соседи, у которых погубили плантации, спрашивали его: «Ну, как твой виноградник?» Штефан и сейчас думал об этом, машинально взмахивая сапой.