Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— Корова-то не стоит? — все кашляя, горько проговорил он. — Эх, ты одну дочку растила, нужды по-настоящему не знаешь. А у меня ребят куча. Ведь мы с женой сколько лет одной надеждой жили: корову завести. И только один год имели. Да какую корову! Во всем селе не сыщешь такой! А теперь, как подумаю, что Бырлан Катинку изводит… Не могу!

— Пойди подерись с ним, — поджав губы, посоветовала Грекина.

— Глупости говоришь! — поднявшись, выкрикнул Семен. И тут же перешел на горячий шепот: — Советские, может, в этом месяце здесь будут. День и ночь молюсь; если есть бог, не допустит он, чтобы Захария Катинку замордовал. Все равно она наша будет.

Грекина хотела что-то ответить, но в это время в дверях появилась коренастая фигура Будалы. Он обвел всех маленькими черными глазами. Бырлан вывернулся из-за его плеча и, забегая вперед, пальцем указал на Семена:

— Он самый. Я корову купил законно. А он ходит все время ко мне, говорит: не бей, мол, да не запрягай. Ругается всякий раз, бить меня хочет.

— Врет, — медленно поднимая голову, сказал Семен. — Кто видел, что я его бить хотел?

— В этом мы разберемся. А тебе известно, что в Инештах карантин? За нарушение приказа расстрел, — произнес примарь, оглядывая всех пристальным взглядом маленьких глаз.

Грекина, поймав этот взгляд, улыбнулась. Она старалась скрыть испуг, улыбка ее была просительной и примиряющей.

— У меня ведь тифозных нет, а больше Семен ни у кого не был. Да вы садитесь. Садитесь, чего вы? Небось устали? Захария с поля, а у господина Будалы тоже много забот. — Грекина говорила быстро, не давая примарю рта открыть, легонько подталкивала его и Бырлана к лайцам. Захария держался возле примаря и враждебно смотрел на нее.

Грекина выбежала из касы и через минуту вернулась с большим кувшином вина.

— Трехлетнее вино, хорошее, — сказала она, наливая стаканы.

Будала усмехнулся и, для приличия отказавшись, все же принял стакан.

— Фа, Грекина, и хитрая ж ты баба! А где твоя племянница? Покажи, — уже миролюбивее сказал он.

Делать было нечего, и Грекина отдернула занавеску лежанки. Примарь подошел. Мариора уже забралась под овчины и лежала, закрыв глаза. Бырлан тоже подошел. Он привстал на цыпочки и, взглянув через плечо примаря на Мариору, чуть не поперхнулся от удивления. Но тут же спохватился и с деланным равнодушием отвернулся к окну.

— Заболела она у меня, грудь застудила, ну да ничего, — замялась Грекина. — Да вы садитесь. Свои люди, чего там…

Будала и Бырлан сели. Но Захарии не сиделось.

— Разве у меня вина нет, домнуле Будала?

— Разве я у тебя не пил? — удивился тот.

Захмелев, примарь сказал Бырлану:

— Иди домой, я посижу еще. Твою просьбу помню…

Бырлан встал и, поклонившись, торопливо вышел.

В наступивших сумерках никто не видел, как Захария, всегда ходивший по селу важной походкой, трусцой побежал домой. Ничего не сказав жене, он сунул в карман кусок хлеба с салом и садами отправился на малоуцкую дорогу. Бырлан не сомневался, Что видел у Грекины Мариору Стратело. Разве он не был у Стратело на личитации, не помнит ее? Он тогда еще приметил, что Мариора смазливая, куда лучше его сухой скандальной жены. Если б не Тудореску, можно было бы нанять ее в работницы. Впрочем, слава богу, что не сделал этого, а то бы и его… Захария радовался, что примарь ничего не подозревает и награда за выдачу достанется ему одному. «Пусть теперь Семен сунется. Уж Челпан и его к рукам приберет».

В касе Борчелой тем временем торговались. Грекина развернула перед Будалой ковер.

— Вот этот давай, — примарь указал на стену. Большой ковер был соткан из чистой шерсти. По черному, точно бархатному полю шли гирлянды разноцветных роз.

Лицо Грекины скривилось в страдальческой улыбке.

— Домнуле Будала, чем же тот ковер плохой? Посмотрите.

Примарь отодвинул на середину стола пустой стакан, встал пошатываясь.

— Нужен мне твой ковер! Благодарю за вино, теперь поговорим о нарушении карантина.

Грекина бросилась снимать со стены ковер.

Провожая примаря, она улыбалась ему, но когда вернулась в касу, захлопнула дверь и со злостью плюнула на порог. Потом повернулась к Семену.

— Уйди с глаз. Какой ковер из-за тебя отдала! Лиза, дочка, ткала…

В эту ночь Мариора долго не могла заснуть. Она ворочалась, старалась прогнать мысли, взбудоражившие ее, но ничего не получалось. Тогда ока встала, открыла окошко и, накинув на плечи кожушок, стала смотреть в прохладную мутную ночь, залитую едва заметным светом от узкого серпика луны.

Опять думалось об Андрее. Теперь Мариора ясно понимала: Дионицу она не любила. Просто поверила, что привязанность к ласковому и красивому парню — любовь. Теперь только она отчетливо поняла: мало быть человеку умным, мягким, добрым; надо быть еще сильным, бесстрашным, стойким, беспощадным к врагам. И еще надо много, очень много знать. Только тогда человек утверждает право на жизнь. Нет, не могла она любить слабодушного, робкого Дионицу.

…Но Андрей… Ведь он столько учился… Он все понимает, все знает. Ему, может быть, просто скучно с ней?

Мариора сидела у окна, пока не зазеленело небо, не заколыхался слабый рассвет над землей.

Вечером, в густых сумерках, Мариора стояла во дворе, прислонившись к холодному камню забора, слушала, как Грекина в сарае доила корову, — струи молока сбегали, позванивая о стенки ведра.

Мариора хотела доить корову сама, но Грекина не разрешила.

— У тебя рана в плече только что затянулась, побереги руку, — сказала она.

Мариора думала об Андрее все дни. Но сегодня она особенно часто ловила себя на том, что не может пройти мимо окна, которое выходит в лес, чтобы не взглянуть в него. И тут же выговаривала себе.

Полюбила… А он уедет и даже не узнает об этом. А может, сказать? Подойти и сказать: «Люблю тебя, Андрей. Люблю, как не любила еще никого». Ну и что? Любовь от этого не придет, если ее нет.

Мариора стояла в задумчивости, но вдруг насторожилась: там, где к забору касы почти вплотную примыкал молодой дубняк, послышались шаги. Мариора быстро повернулась лицом к лесу.

Из лесу вышла невысокая девушка в темной косынке, приостановилась, потом быстро обогнула забор и, отворив калитку, вошла во двор.

Мариора, удивленная, пошла ей навстречу.

— Мне сказали, здесь можно купить ковер — размером два на полтора? — спокойно сказала она, останавливаясь перед Мариорой. Это был пароль. Девушка шла к Лауру.

— Ковер продан. Зато есть пэретари [50] Пэретари — полосатые ковровые дорожки. . Пройдите, — произнесла Мариора условный ответ, почему-то не двигаясь с места.

Было что-то знакомое в голосе девушки. В сумерках Мариора не могла разглядеть ее лица. Она подошла к ней вплотную и только тут воскликнула: