Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Черная дождевая туча, нависшая над селом, неожиданно повернула на запад, ветер стих. Каруца катилась быстро, резко подпрыгивая на ухабах. Андрей сидел рядом с Мариорой и поддерживал ее. А она смотрела на село. Все высыпали на улицу. Впереди стояла Лисандра Греку и часто крестилась.

Вечером Челпана допрашивал политрук отряда, мужчина средних лет, русский. Положив на колени блокнот, он сидел на пне у края маленькой полянки в зарослях дубняка, кряжистый, прямой, в вылинявшей гимнастерке, в фуражке с такой же, как у всех, красной ленточкой наискось. Фамилия его была Голубов. По-молдавски он говорил плохо, и возле него стоял переводчик.

Сюда, на полянку, пришли почти все партизаны. В другое время многие из них даже не подошли бы: «Эка невидаль — будут судить шефа сельского жандармского поста!» Но все знали роль Челпана в аресте Лаура, и одно имя его вызывало ненависть. Подошли и Андрей с Мариорой. Мариора была еще очень бледна.

Мариора заметила, что в отряде о Лауре говорят мало. Но настроение у людей резко переменилось. В редкие часы отдыха не слышалось, как прежде, оживленного говора и смеха. Все ждали приказа действовать. Говорили, что в самое ближайшее время будут приняты решительные меры к освобождению Лаура.

Голубов медленно и старательно очинил карандаш. Челпан стоял перед ним, слегка отставив левую ногу и отвернувшись.

Зная Челпана, Мариора ожидала от него всего: оправданий, униженных просьб, обещаний, даже слез. Но то, что сделал Челпан, ее изумило. Когда шефу жандармов развязали руки, он одернул помятую форму, достал расческу и пригладил волосы. Поправил воротничок и, называя присутствующих товарищами, объявил, что хочет сделать важное сообщение.

— Товарищей для вас здесь нет, — нахмурившись, поправил Голубов. Потом, не сводя с Челпана проницательного взгляда, открыл блокнот и добавил: — Говорите.

Челпан сказал, что в годы оккупации, непосредственно работая с немцами и румынами, он убедился, что это за люди, и давно мечтал перейти на службу к большевикам. Только возможности не было. Но он делал все, что было в его силах: с одной стороны, чтобы не вызывать подозрений, внешне безукоризненно выполнял указания уездной жандармерии, с другой — собирал ценные сведения для большевиков. Арест Думитру Лаура не его вина, он сейчас объяснит. Он даже собирал материальные средства и сейчас счастлив, что может передать отряду двести тысяч лей — они закопаны у него в саду, и…

— Собака! — краснея, громко перебил его Шмель.

Челпан обернулся к нему, он старался казаться обиженным.

— Вы, товарищ, не знаете меня. Конечно, думаете, что если я работал с…

Но тут не помня себя закричала Мариора:

— Где у него совесть? Не слушайте его, врет он, врет! — твердила она.

Кто-то сказал ей:

— Тише! Держи себя в руках, девушка.

Пожилой мужчина с автоматом через плечо, стоявший рядом, косо посмотрел на нее. Тогда Мариора повернулась и побежала в чащу, натыкаясь на стволы, точно слепая.

Ее догнал Андрей. На плечи Мариоры бережно легли сильные руки.

— Мариора, милая, ну успокойся! Никто ему не поверит. Разве есть у таких людей совесть? А на товарищей не обижайся. Верно: перебивать нельзя.

В этот день над лесом долго кружился фашистский самолет-разведчик. Он то исчезал за редкими облаками, то спускался так низко, что отчетливо была видна на его крыльях свастика. По самолету не стреляли: нельзя было обнаруживать себя.

Потом разведчик исчез, а вместо него появились два бомбардировщика. Не снижаясь, они пролетели недалеко от лагеря и повернули на север от него. Через минуту в той стороне над лесом черной тучей поднялась земля, и спустя немного донесся грохот; там, на небольшом участке редкого молодого леса и на прилегающей к нему полянке, партизаны сделали ложный лагерь — холмы свежевырытой земли создавали видимость блиндажей, кучи веток казались шалашами, а собранный кое-где металлический лом — выглядывающими из укрытий пулеметами.

В небольшом шалаше, на кожухе, положенном на подстилку из мха, сидел Костя Карасев, отрядный фельдшер. Куда сейчас девались его шутливость, веселая улыбка? Рядом с ним расположились Андрей, косой Ион Данич из пятерки Андрея и из пятерки Шмеля парашютистка-диверсантка Параскица Балан, уроженка левого берега Днестра.

Здесь собрался комсомольский комитет отряда. Костя Карасев был секретарем.

Перед ними сидела Мариора.

Наступил момент, которого она три года назад так ждала и боялась: ее принимали в комсомол.

Если бы Мариору спросили сейчас: не страшно ли ей в отряде, с людьми, над которыми почти ежедневно висит смерть, если бы спросили, не страшно ли ей будет, если ее пошлют с заданием, и знает ли она, что ждет ее в случае провала, — она ответила бы: «Все знаю, и… конечно, страшно». Но, если бы ей предложили оставить отряд, сказали бы даже, что она может возвратиться в Малоуцы и ее там никто не тронет, она бы обиделась: фашисты еще в Молдавии, разве может она спокойно сидеть дома?

Но с Мариорой никто и не думал говорить о таких вещах.

Кроме Иляны, в комсомол ее рекомендовал еще и Андрей. Почти весь вчерашний день она повторяла с ним Устав комсомола.

Костя записал что-то в маленькую книжку, сунул ее в карман и обвел всех живыми голубыми глазами.

— Биография товарища Стратело ясна. Так? Вопросы у членов комитета будут?

— Разрешите мне, — подняла руку Параскица Балан. Она повернула к Мариоре свое широкое, умное лицо, строго спросила: — Как говорит комсомольский Устав об обязанностях комсомольца?

— Надо повышать политическую грамотность…

— Правильно. Что же ты будешь делать для этого?

Мариора взглянула на Андрея — тот ободряюще кивнул ей — и ответила не сразу и медленно, точно прислушивалась к каждому своему слову:

— Сначала научусь хорошо читать. Чтобы я все могла прочесть, самые толстые книги. Когда кончится война, я пойду учиться. Маркса, Энгельса и Ленина буду читать. Потому что они учат, как построить такую жизнь, чтобы хорошо было не богачам-бездельникам, а всем, кто трудится.

Потом спросил Андрей:

— Ты сказала: комсомолец должен быть честным, правдивым и бдительным. Бдительность — как ты это понимаешь?

— Как понимаю? — спросила Мариора. — А так: я должна помнить — у народа есть враги. Должна знать, кто мой друг и кто мой враг. Мы строим новую жизнь, хорошую для всех честных людей. Враги станут вредить нам. Я не комсомолка буду, если успокоюсь хоть на минутку и позволю обмануть себя, обойти…

Она замолчала.

Члены комитета одобрительно улыбнулись ей.

— Все вопросы? — Костя положил ладонь на колено, тряхнул волосами. — Теперь у меня — последний. Пусть товарищ Стратело скажет нам, почему она… Вот по селам наши люди распространяли листовки с призывом уходить в партизаны, не работать на фашистов… Однако в сорок втором году она пошла работать к фашисту Тудореску. Почему?