Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Мариора выпростала руку из-под одеяла и прислушалась. Деловито стучали дождевые капли по маленькому окошку. Но почему она слышит только шум дождя? Ведь еще вчера и все предыдущие дни от взрывов дребезжали стекла в окнах, где-то недалеко оглушительно ухали орудия, порой совсем рядом удивительно четко стучал пулемет. Шум самолетов мешался с глухим кашлем зениток, а зенитные снаряды рвались в небе, издавая надрывные чавкающие звуки. Целый день висел черноватый душный туман, а ночью все заливала густая, кроваво-красная заря…

Мариора лежала в Цинциренах, в селе, которое она до сих пор знала только понаслышке. Но за нею ухаживала Грекина. Сначала Мариора то и дело теряла сознание: а вчера ей стало гораздо лучше, она даже свободно разговаривала с Грекиной. Та рассказывала ей, что фашисты еще давно вырыли недалеко от Цинцирен окопы и теперь оттуда обстреливают части Красной Армии, не дают им подойти к шоссе. Несколько снарядов попало в село, разрушило две касы. Убит старик, отец хозяйки.

И вдруг тихо. Нет, где-то далеко довольно явственно вздыхают орудия.

Дождь прекратился сразу, точно решил: довольно мыть землю. И тотчас в комнату заглянуло молодое, веселое солнце, — оно осветило и Мариору, и голые стены, и накрытый кувшин с молоком, который, наверно для нее, оставила на окне Грекина.

Мариора улыбнулась, чувствуя, что у нее сегодня хорошо на душе — и от этой тишины, и от ясного солнца, и от того, что к ней возвращаются силы. Но где же Грекина? Все эти дни, больше недели, Грекина была с ней. Несколько раз, когда усиливался артиллерийский обстрел, она и хозяйка, молодая женщина, носили Мариору в погреб. Они ухаживали за ней, как за маленьким ребенком. Мариора мечтала об одном: пришел бы Андрей… Или кто-нибудь из отряда. Узнать бы о Лауре, — она знала, что готовилась операция по захвату тюрьмы. Но никто не приходил. Она понимала: идет бой, им не до нее.

Тогда в отряде, после комитета, Мариоре и Параскице Балан дали срочное задание: сходить в Полешты. По сведениям, поступившим в партизанский отряд, в Полештах — это село тоже было расположено возле шоссе — остановился танковый полк. Под видом селянок, идущих из города, они должны были зайти в село, разузнать о численности полка, о том, надолго ли остановился полк. Мариора с Параскицей все узнали и вернулись. Но вскоре после возвращения Мариора почувствовала себя плохо. Наверно, сказались волнения и долгая ходьба. К вечеру снова открылась рана. Тудор Беспалый предложил отправить Мариору в Инешты, к знакомой женщине.

Андрей возразил:

— В Малоуцы и окрестные села со дня на день может прийти карательный отряд, мстить за Челпана. Зачем рисковать?

Грекина сказала, что в Цинциренах живет верная женщина, ее кума. У нее в сарае есть большой подвал, там вполне можно спрятать человека. И Цинцирены не входят в ведение малоуцкого жандармского поста.

С Мариорой решили отправить и Грекину, чтобы она ухаживала за ней, а заодно подготовила помещение, куда при случае можно будет устроить раненых из отряда.

Кума Грекины встретила Мариору, словно родную. А Мариора слегла.

Только сегодня она почувствовала, что смогла бы встать. Из-под подушки она достала осколок зеркала, который ей как-то дала Грекина, и посмотрелась. Как изменил ее последний год! Правда, округлое лицо по-прежнему смугло. Такие же густые, с изломом брови, такие же черные виноградинки глаз под длинными ресницами. Но лицо как-то заострилось и не померкло, нет, а сменило девичью, притягивающую красоту на другую, женскую, измученную… А как Мариоре хотелось быть красивой!

Мариора вдруг смутилась и положила зеркальце на подоконник. Опять думалось об Андрее. Когда она уходила из лагеря, он провожал ее. Андрей видел, что ей трудно идти, и сказал, что хочет понести ее на руках.

— Нет! Мне хорошо… — проговорила она и долгим взглядом благодарно посмотрела на Андрея.

Он остановил Мариору, пытливо и ласково взглянул в ее счастливо заблестевшие глаза.

У Мариоры растрепались, упали на смуглый лоб волосы, она не замечала.

— Девочка моя! — улыбаясь, сказал Андрей и свободной рукой поправил ее волосы.

Потом они снова пошли. О чем они говорили? О том, что скоро кончится война, можно будет жить дома, работать, учиться… и даже вечеринки устраивать. О каких-то пустяках: о лесе, о погоде… Сейчас даже и не вспомнить, о чем.

В касу шумно вошла Грекина.

— Мариора, милая, советские пришли! — закричала она еще в дверях. И тут же, прислонившись к дверному косяку, заплакала: — Не дожила моя Лиза…

Грекина рассказала, что этой ночью советские части выбили фашистов из укреплений. Потом сказала:

— А к тебе забегал Андрей. Все про здоровье твое спрашивал. Я сказала: лучше. Он узнал, что ты спишь, говорит: «Не будите. Скажите, вечером зайду. Мне в город сейчас надо». И волнуется, видно…

— Волнуется?

— Я так думаю, — вздохнув, сказала Грекина, — оттого, что, говорят, самый главный партизан умер. Сегодня в городе хоронить будут. Я уж думаю, не наш ли… — но тут Грекина взглянула на Мариору и осеклась.

Мариора рывком приподнялась.

— Тетя Грекина! Кто сказал вам?

— Все село говорит.

Мариора откинула одеяло.

— Я в город пойду.

— Я тебе покажу город! — встав, сердито прикрикнула на нее Грекина. — Эх, глупая я, не надо было рассказывать тебе. Помереть хочешь?

Грекина стояла на своем. Тогда Мариора притворилась, что согласна с ней. Она смирно лежала на лайцах, до подбородка укрывшись рядном.

Конечно, в такой день Грекина не могла усидеть в касе. Взглянув в окно, она сказала:

— Машины советские в село приехали. Ты не скучай, девочка, я сейчас, погляжу только…

Мариора промолчала. Но когда закрылась за Грекиной дверь, она вскочила. Боль в плече почти не заметна… Пощупала повязку, держится хорошо. От долгого лежанья и слабости кружилась голова — Мариора даже пошатнулась, когда нагнулась за опинками. Ничего! Она надела кофту, повязала платок и вышла в сад.

К шоссе она шла не селом — боялась встретить Грекину, — а выбралась сначала в лес и уже оттуда на проселочную дорогу.

У шоссе — колодец. Около него остановился грузовик с какими-то ящиками. Шофер, курносый парень в советской военной форме, наливал в радиатор воду.

Мариора попросила подвезти ее до города.

— Ну шти молдаванешты [51] — Не понимаю по-молдавски (молдавск.) . , — старательно выговорил шофер, видимо, единственное, что знал по-молдавски, и смущенно посмотрел на Мариору. Она, волнуясь, принялась объяснять жестами. Парень, наконец, понял и, улыбнувшись, открыл перед нею дверцу кабинки.

Залитые солнцем придорожные орешины стремительно побежали назад.

Мариора, покусывая губы, опустила голову, стала теребить подол фартука. «Самый главный партизан…». А может быть, Грекина спутала? И почему она, Мариора, все время думает о Думитру Лауре? Нет, нет, этого нельзя допустить! Разве баде Думитру первый раз имел дело с фашистами? И ведь его партизаны должны были освободить. Но… Мариора вспомнила, что рассказывали про пытки сигуранцы, и съежилась от невольной дрожи. Скорей бы город!