Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Совсем близко на середине сквера, под отцветающими акациями, разбросавшими на земле свои последние бело-розовые лепестки, была вырыта могила. Возле стоял обитый красным гроб. Там лежал Лаур.

Мариора смотрела на почерневшее лицо Лаура; ей было страшно, но она не могла оторваться от него.

Родное лицо, но как оно изменилось! Ввалившиеся глаза; захватывая щеку, под левым глазом чернеет большой кровоподтек. Правая щека совсем закрыта куском марли. Даже кривой шрам над левой бровью — память Дофтаны, — казалось, стал глубже. Только брови, дремучие черные брови, остались такими же да волосы, еще больше поседевшие, так же густы. И было что-то несмирившееся в его плотно сжатых, точно ссохшихся губах. Даже что-то молодое, удивительно напоминающее Васыле…

Душистым курганом лежали на земле вокруг Лаура цветы: венки, букеты. Ворохом цветов был засыпан и самый гроб, оставались видными только края. До половины гроб закрывало опущенное знамя. Возле, на бархатной красной подушечке, лежали два ордена…

Она видела сейчас Лаура перед собой таким, каким знала в жизни. Вот Думитру-кузнец, всегда усталый, но такой простой и внимательный к каждому. Он пришел в имение, даже не успев скинуть прокопченную возле горна куртку, сидит на маленькой скамеечке, опираясь спиной о глинобитную стену конюшни. Держа стакан большими узловатыми пальцами, с наслаждением пьет чай и рассказывает притихшим рабочим, что есть в мире счастье и для них, только нужно суметь взять его… А вот баде Думитру три года назад. Сильный, непримиримый, он стоит на крыльце Нирши Кучука. Во дворе захлебывается ругательствами Нирша, а ветер треплет в руках у Мариоры пожелтевшие бумажки с долговыми записями… Баде Думитру смотрит на нее, и ласковые морщинки сбежались вокруг его глубоких карих глаз. Кажется, Мариора тогда первый раз в жизни поверила, что она полноправный человек. Вот Лаур стоит перед нею в низко надетой смушковой шапке, с портупеей на гимнастерке — командир отряда. Может ли он умереть?!

И сейчас Мариоре вдруг подумалось, что ведь баде Думитру никогда не был особенно близок к ним, Беженарям. То есть он бывал у них, разговаривал с отцом, и отец отзывался о нем всегда хорошо. Но не было случая, чтобы Тома пошел за чем-нибудь к Лаурам, да и сама Мариора прежде редко разговаривала с баде Думитру. И с Васыле не подружилась бы, если бы не Кир. И все же он дороже других!

На песчаный холмик возле могилы, с которого только что сошел Андрей, медленно поднялся Шмель. Он поправил разметавшиеся на лбу черные волосы, подняв руку, крикнул:

— Друзья!

Тишина снова разлилась на площади. Мариора почувствовала, как замерла напиравшая на нее сзади толпа.

— Друзья! — Шмель оперся рукой о ствол акации, что росла рядом, перегнулся вперед, к людям. — Об этом много говорилось и писалось. Может быть, не стоит вспоминать лишний раз. Но я вспомню. Все знают, как жил наш брат, правобережный молдаванин, до сорокового года. Отчего так было? Земля наша маленькая, но богатая! С давних пор много было охотников до нее. У народа своих бед немало: бури, засухи, наводнения, болезни! А тут еще с одной стороны боярин с кулаком душат, лавочник и ростовщик, а с другой — королевский перчептор с жандармами. Всякому взятку надо. О честности только попы в церкви пели. А что было, когда фашисты пришли? Тут уж человек просто знать не мог, будет ли жив завтра.

Но разве убьешь народную душу? Она как виноградный росток: руби его, топчи, морозь — глядишь, а он листочками оброс и снова к солнышку тянется. Оттого и рождались на Молдавии такие замечательные люди, как Котовский, Лазо, Ткаченко [52] Павел Ткаченко — секретарь обкома Бессарабской коммунистической партии. Позднее секретарь ЦК Румынской компартии. В 1926 году арестован и убит кишиневскими тюремщиками «при попытке к бегству». . Они несли нам правду, которую поднял на красном знамени великий Ленин! И Думитру Лаур по их дороге шел. Недаром Лаура фашисты боялись. Он всю жизнь боролся против угнетателей, чтобы мы с вами, товарищи, могли дышать полной грудью, могли радоваться этому солнцу, могли работать!

Минуту Шмель молчал, обводя людей горячим взглядом и, словно убедившись, что все думают так же, как и он, закончил, произнося слова громко и медленно:

— Еще в руках фашистов Кишинев. И сотни молдавских сел. Но мы клянемся: на нашей земле не будет фашистов! Нашу землю мы освободим! И отомстим за разрушенные города и села! Товарищи, отомстим за Думитру Лаура…

У изголовья Лаура, опустив обнаженную голову, стоял Владимир Иванович.

— Мариора, — шепотом сказал кто-то сзади.

Вздрогнув, Мариора оглянулась. Это была Иляна. Девушка больно сжала руку Мариоры. Милая черноглазая Иляна, она плакала, почему-то все время прикладывая платок к губам и не вытирая щек, по которым ручьями бежали слезы. Мариора кинулась ей на шею, спрятала лицо на ее плече и заплакала.

…Двое партизан пригладили небольшой песчаный холмик, и вот уже на нем стоит деревянная башенка, выкрашенная в красный цвет, с красной звездой на верхушке… Прибивают дощечку с надписью… Играет оркестр. Льется торжественная, скорбная мелодия. Редкие тяжелые удары барабана стучат в сердце, как шаги уходящего навсегда человека. Плачет труба…

Трижды четко прострочили автоматы…

Медленно пустела площадь. Мариора, Иляна и Костя подошли к могиле. Мариора держалась за Иляну и ничего не видела кругом — слезы застилали ей глаза. Вот перед ними памятник. Мариоре хотелось упасть, прижаться лицом к земле, которая обняла баде Думитру…

Подошел Андрей. Мариора не видела его, лишь почувствовала, что это он. Андрей встал между ней и Иляной, крепко взял их под руки. Стояли молча.

Наконец Мариора подняла голову. На площади уже открыли движение. Схлынул народ. Теперь Мариора увидела, что дома на площади тоже почти все разрушены; лишь кое-где сиротливо стоят изуродованные стены. Всюду валяется растерянное фашистами снаряжение: в аллее сквера, между акациями, застрял полуобгоревший тягач с прицепленным к нему сзади орудием, на углу площади, зацепившись крылом за уцелевшую стену разрушенного дома, неловко воткнулся в пожарище небольшой самолет с черными пауками на крыльях и на искореженном теле. Въехав на тротуар, так и застыл на нем танк с оторванной гусеницей. И рядом с этим танком, точно погибший с ним в единоборстве, накренившись, распахнув люки, стоял другой, с потускневшей, наверно от огня, красной звездой…

Поодаль, в маленькой уличке, возле уцелевших домов что-то делали люди в военном.

— Саперы. Начали разминировать, — сказал Андрей, заметив Мариорин взгляд.

Едко пахло гарью.

И вдруг где-то очень близко послышался грохот. Мариора вздрогнула, взглянула на Андрея. Тот и сам не понял, в чем дело, вопросительно посмотрел на Костю.