Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— Стена где-то рухнула, — успокаивающе сказал тот.

А по площади, по другую сторону сквера, все ехали и ехали машины, проходили советские пехотинцы, выглядывали санитары из машин с красными крестами: они пели и так же, как те на улице, улыбались, приветствовали жителей, которые провожали их радостными взглядами, забрасывали цветами.

Вдруг движение прекратилось, и на площадь вышла колонна фашистских солдат. Мариора испуганно взглянула на Андрея и Костю.

— Пленные, — проговорил Андрей, и в голосе его было презрение.

Какие же они были неопрятные, помятые! Расстегнутые кители, у многих оторваны погоны. Смотрят вверх, куда-то мимо развалин, в которые они превратили город, мимо толпы людей, что раздалась и враз стихла, а потом глухо, возмущенно зашумела.

— Совестно им на людей смотреть, — сказал Костя.

Вояки, которых год назад вели завоевывать мир, давно растеряли парадную, разутюженную выправку и теперь под конвоем советских солдат, шаркая ногами в сбитых ботинках, серой колонной проходили через площадь.

Вдруг на плечо Мариоры легла рука. Она обернулась — и замерла, не в силах сказать ни слова. Перед ней в выгоревшей гимнастерке с сержантскими погонами стоял похудевший и повзрослевший Кир. Первое мгновение Мариора смотрела на него, точно думала: сон это или правда? Кир протянул ей руку, но она не видела ее. Порывисто обняв Кира, Мариора уткнулась головой в его пропахшую потом и пылью гимнастерку и громко расплакалась.

— Баде Думитру… здесь… — сквозь слезы выговорила она.

— Знаю… — грустно и устало сказал Кир. Минуту он молча глядел на маленький песчаный холмик, видневшийся из-под груды цветов, потом, тихонько отстранив Мариору, поцеловал Иляну и, повернувшись к Андрею и Косте, крепко пожал им руки.

— Значит, кончили партизанить?

— Да. Дальше с вами пойдем, — просто ответил Андрей.

Еще стоял над развалинами тяжелый запах гари, еще то и дело ухали, падая, стены разрушенных домов и в развалинах копошились люди, может быть, надеясь найти под ними что-то дорогое им, а город, вымытый дождем, высушенный солнцем, сиял особенным, радостным светом. На той улице, по которой Мариора пришла на площадь, над крышей кинотеатра — пустые кварталы позволяли видеть далеко — весело плескался ярко-красный флаг. Мимо сквера, громко смеясь, пробежали дети — девочки в коротеньких платьях, мальчишки в подвернутых штанах. Одна из девочек прижимала к груди большой букет цветов.

И снова наступила весна.

Кончался день. Был час, когда в касу Мариоры Стратело приходило солнце. Мариора особенно любила это время. В небольшой касе становилось еще светлее, ярче казались цветы на ковре и полосатые пэретари на лайцах, чище — глиняный пол. Солнечные лучи ложились и на скатерть, делая ее ослепительно белой, и на книги, ровные стопки которых занимали почти половину стола. Это были книги Иляны.

В первую же осень после освобождения Иляна снова стала работать учительницей в Малоуцах, поселилась у Мариоры. В этом же году она поступила на заочное отделение педагогического техникума. Сейчас Иляна училась уже на втором курсе и вечерами много занималась.

Ни одна книжка, которую девушка привозила из города, не оставалась чужой для Мариоры: она просматривала ее или просила Иляну рассказать содержание. Иногда читала сама, но с трудом, а книжки по специальным дисциплинам были еще совсем непонятны Мариоре.

Сегодня Мариора очень устала. На днях в Малоуцы прислали докторшу, совсем молодую, и та сказала, что надо срочно оборудовать медпункт. Мариора предложила устроить его в пустой касе Марфы Стратело. По наследству каса принадлежала ей, но она предпочитала жить в отцовской. Как хорошо будет, если каса тети Марфы станет служить для всех!

С утра Мариора с комсомольцами выносили из касы ненужные вещи, подмазывали глиной пол, топили печь, шили марлевые занавески — словом, наводили порядок. Мариоре, конечно, пришлось хлопотать больше всех: вот уже второй год она была секретарем колхозной комсомольской организации.

Вернувшись домой, Мариора обвела комнату хозяйским взглядом, заметила непорядок: возле стола валяется сложенный листок бумаги. Подняла, посмотрела. На листке карандашом старательно, хотя и несколько неуклюже, нарисованы невиданные Мариорой платья, прически. «Для драмкружка, Иляна постаралась, — догадалась Мариора. Улыбнувшись, она покачала головой: — В обеденный перерыв рисовала. Вот неугомонная!» — и положила листок на стол, под книжки.

Чтобы прогнать усталость, Мариора умылась холодной водой, быстро съела кислый, сваренный на квасу борщ и творог со сметаной. Потом скинула рабочее платье, минуту постояла в раздумье, какое платье надеть, потом все-таки надела свое любимое, с яблоневыми цветами по васильковому полю, повязала чистый фартук и взяла с полки недописанное письмо к Андрею.

В комнате было хорошо, но все-таки тянуло на улицу, к весеннему ветру, к солнцу. Мариора вышла из касы, села на чисто вымытое крыльцо, поставила рядом чернила, положила на колени книжку, на нее — письмо и собралась писать.

Далеко за садами, почти касаясь земли, горело и плавилось мартовское солнце. Оно сыпало лучи на стекла окон, освещало камышовые крыши кас, спускавшихся по склону холма вниз, к Реуту, и, чуть левее, у края села, золотило поднятые до половины белые каменные стены новой огромной конюшни, одной из первых строек молодого колхоза; под солнечными лучами играли бесчисленные ручейки, которые текли по двору, обгоняя друг дружку, чтобы скорей просочиться сквозь камышинки забора и, слившись, дружно бежать вниз, к Реуту. Кое-где еще лежал черный, осевший снег. Сады были пусты. Но ветви черешен, свешивающиеся над самыми ступеньками крыльца, уже показывали тугие почки, готовые брызнуть цветами.

И заботы пришли к людям весенние: двор соседки расцвел вывешенными на просушку коврами; у крыльца во дворе стоит ее сын, курчавый парнишка лет тринадцати, ученик Иляны, и старательно точит сапу — скоро окапывать виноградники! В другом дворе, через касу от них, на длинных веревках полощутся на весеннем ветру небеленые холсты. А вдали, на склоне холма, что поднимается по ту сторону Реута, напротив Малоуц, уже почти оттаяли виноградники. Правда, лозы прикопаны, их не видно. Но как гордо и весело принимает лучи этот могучий, успевший зазеленеть склон! Почти все эти виноградники посажены в прошлом году. В этом году колхозники посадят тысячи лоз…

Весна. Почему именно весны запоминаются Мариоре? Вот из-под куста сирени выглянул розовый бутон подснежника. Он совсем такой же, как тот, какой она увидела на бугре восемнадцать лет назад, в памятный день наводнения… И в такой же молодой и яркий день навсегда остановились глаза Дионицы.