Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Наконец машина загрохотала по булыжнику мостовой. Мариора, точно очнувшись, взглянула в запыленные стекла кабины. И тут же, скомкав и сжав пальцами подол фартука, качнулась вперед, почти прижалась лицом к стеклу. Неужели это та улица, по которой она два года назад въезжала в город? Тогда здесь кое-где тоже были развалины, но стояли и дома, небольшие белые дома. Теперь всюду лежали только кучи щебня. Лишь акации по-прежнему тянулась вдоль тротуаров, но и у них у многих макушки точно скошены огромной косой.

— Ой… — тихо воскликнула Мариора.

Шофер посмотрел на нее, потом снова глянул на развалины, нахмурился и, с сердцем сказав что-то по-русски, ожесточенно закрутил рулем. Машина, подпрыгивая на выбоинах, огибая воронки от снарядов, что зияли прямо посреди мостовой, пошла быстрее. Только двухэтажное серое здание кинотеатра в конце улицы каким-то чудом осталось невредимым, лишь стекла поблескивали на залитой солнцем панели. Здесь шофер и высадил Мариору. Она поблагодарила его кивком головы и, свернув за угол, растерянно огляделась.

По обе стороны этой улицы на тротуарах густыми цепочками, громко и весело переговариваясь, стояли люди. Но Мариора смотрела мимо них.

В какую сторону ни глянь, всюду черные развалины.

А люди, которые жили здесь? Может быть, многие из них похоронены под этими развалинами?

Теплый ветер поздней весны летел по городу, порывами приносил тяжелый, душный запах гари и нежный, щекочущий — цветов. Цветы? Откуда они здесь? Почему цветы?

Тут только Мариора заметила: люди, что стоят вдоль тротуаров, держат в руках большие букеты. Несколько часов назад все они, вероятно, спасались от огня в подвалах и погребах. Одежда у многих еще помята, выпачкана в саже, в пыли. И все-таки люди выглядят празднично.

Люди движутся по тротуарам одиночками и группами; кажется, что все коротко знакомы между собою, — так оживленно и дружески разговаривают они, останавливаясь друг возле друга.

Поодаль стоят деревенские женщины. Эти принаряжены: на них пышные сборчатые юбки, к кофточкам приколоты красные бантики, как тогда, в первый день освобождения, в сороковом году.

Да, конечно, радость.

И все-таки Мариоре было удивительно видеть в этом изуродованном, выжженном городе, который, кажется, еще не остыл после огня, улыбки на лицах людей, слышать возбужденный говор, смех и возгласы, что, сливаясь, плывут над ними…

Когда Мариора ехала в город, ей казалось — только добраться бы, а там уж она узнает и о Лауре и о партизанах. Но теперь она терялась все больше. Партизан в толпе не было видно. Куда идти?

Раздумывая, Мариора остановилась посреди улицы.

И вдруг лицо ее расцвело счастливой улыбкой. Ей показалось, что недалеко от нее, рядом с деревенскими девушками, остановился Думитру Лаур. Его высокая, чуть сутулая фигура. Крестьянская шляпа, какую он носил всегда в селе, сдвинута чуть набок, а из-под нее упрямо выбиваются седеющее, но все еще кудрявые волосы… Расталкивая людей, которые, не в силах сердиться, посмеивались над нею, Мариора подбежала к Лауру. Остановилась сзади, даже не передохнув, тронула его за рукав. К ней повернулся незнакомый человек, пожилой, усатый. Одна щека у него то и дело подергивалась, но лицо было доброе. Он молча разглядывал Мариору, а она от растерянности не знала, что сказать.

— Обозналась, черноглазая? — наконец добродушно улыбнулся тот. И добавил как старой знакомой: — Хорошо? А погодка-то какая?

— Хорошо, — покорно согласилась Мариора и, опустив голову, медленно пошла по тротуару. Увидеть бы сейчас Андрея, рассказать, что творится в ее душе!

Рядом с Мариорой остановились две женщины с цветами. Похоже было, они ждали чего-то. И верно: сбоку, со стороны небольшой улички, на которой сохранилось несколько домов, нарастал гул.

Скоро оттуда показались танки. Казалось, они двигались прямо на нее — огромные, неприступные, украшенные большими ярко-красными звездами. Оглушительный грохот заполнил улицу. В открытых люках танков во весь рост стояли танкисты в туго перетянутых ремнями комбинезонах. Только они въехали на эту улицу, как со всех сторон к ним полетели цветы, целые охапки сирени, пестрых глазастых полевых цветов…

Пожилой круглолицый танкист с узкими, чуть раскосыми глазами, присев на крышку люка, снял шлем и, вытирая платком лицо, по-молодому озорно подмигнул, казалось, ей, Мариоре. Она ответила радостной, благодарной улыбкой.

Мариора медленно шла вдоль тротуара. Она уже не слышала ни голосов, ни грохота танков. Ее то и дело толкали, какая-то женщина в потрепанном жакете мимоходом погладила ее по плечу, улыбнулась… Мариора шла все быстрей. Как нарочно, партизан не встречалось. Неужели никого из них нет в городе? А куда же пошел Андрей? Да разве найдешь его?

Мариора никогда не была на городской площади, но, по рассказам Дионицы, представляла ее себе. Уже виднелись акации на площади. До нее оставалось не больше квартала, квартала пустых, полуразбитых каменных коробок. Почему же в той стороне так тихо?

Много людей, догоняя и обгоняя Мариору, тоже молча шли туда.

Выйдя на площадь, Мариора оторопело остановилась. Да, здесь было очень тихо, и тем неожиданнее была огромная толпа, заполнившая площадь. Вот где партизаны. Их очень много. Мариора узнавала их по немецкой и румынской форме без погон, по красным ленточкам на фуражках, которые они держали в руках. Но почему они сняли фуражки? И так тихо… Нет, откуда-то из толпы доносится голос. Но слов не разобрать.

Вокруг стояла тишина, как на молитве, и трудно было понять, слушают и слышат ли люди человека, говорившего там, на середине площади. Высокая старуха в широком платье и низко повязанном черном платке часто вытирала глаза, что-то приговаривала повторяя: «Сыночек мой…»

Наконец Мариора могла слышать, что говорят там… Да ведь это голос Андрея! И как она не узнала сразу?!

— Мы сделали все, чтобы вырвать наших товарищей из рук фашистов. Но было поздно: они замучили Думитру Лаура пытками, — говорил Андрей. — Спасти его было уже нельзя. Он умер на наших руках… вчера, когда врага выбили из города…

Где-то рядом заплакала, заголосила женщина, и Мариора больше не слышала слов Андрея.

Передохнув, Мариора вытерла ладонью запотевшее лицо, потрогала виски, точно от этого ей могло стать легче, и стала просить пропустить ее вперед.

Скоро вокруг были почти одни партизаны. Кто-то узнал ее, назвал по имени. Она слышала все точно сквозь сон. И даже не оборачивалась. Кто-то взял ее под руку, повел, и люди кругом расступились быстро и бесшумно. Это был Костя Карасев. Его она тоже не сразу узнала.

И вот уже люди позади. А впереди… Мариора прижала к груди руки, сжавшись, остановилась.