Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Мариора молчала. Она опустила голову, но все равно чувствовала на себе взгляды товарищей.

«Почему?» — твердила она себе.

Наконец Андрей сказал:

— Она не понимала тогда…

— Нет! — резко перебила его Мариора и подняла голову. — Понимала… Просто… просто не могла решиться! Думала: как же я его, Тудореску, не послушаюсь?

И тут Мариора осеклась. Все… теперь не примут. Зачем она сказала так? Но ведь она не могла сказать неправду! Мариора уже не слушала, что еще говорил Андрей, что говорили другие члены комитета. Она стояла, опустив голову, и ей казалось, что луч солнца, пробравшийся в шалаш сквозь щель между ветками, уже не светит прежним радостным светом.

Мариора точно очнулась, когда Костя встал, протянул ей руку. Не сводя с нее глаз, сказал медленно и торжественно:

— Товарищ Мариора Стратело, вы приняты в ленинский комсомол. Поздравляю, — и улыбнулся, становясь таким же простым, каким Мариора знала его до сих пор. — Рада? — Костя сильно встряхнул ее руку.

Около палатки на гвозде, вбитом в сук, висело ведро воды. Мариора долго пила из холодной жестяной кружки. Потом выплеснула остатки воды и вздохнула всей грудью.

Здесь, в старом дубовом лесу, буйно рос подлесок. Шершавые ветки кизила свешивали над Мариорой свои правильные, с беловатыми жилками листья. Шумели ветви явора, раскинула свои лапчатые листья тонкая клоктичка…

Почему она работала у Тудореску? Почему люди плакали, сохли от голода и болезней и все-таки позволяли реквизировать у себя урожай? Почему вор Челпан полноправным хозяином ходил по их земле? Если бы такие, как отец, не подставляли им безропотно спины, давно бы не было здесь фашистов… Отец… Бедный седой старик! Как он любил ее!.. А говорил: она девушка, ей даже учиться не надо. Посмотрел бы татэ на нее сейчас.

Мариору окликнули. Поодаль, прислонившись к стволу толстого, в два обхвата, старого дуба, сидели Семен Ярели, Тудор Беспалый и Николай Штрибул. У каждого в руке было по новенькому автомату. Перед ними присел на корточки Шмель. Автомат в его руках был наполовину разобран: дегтярно-черные, густо смазанные части кучкой лежали на земле. Шмель что-то объяснял, показывая ствол автомата.

— Садись, дочушка, послушай. Тебе тоже не мешает знать это, — сказал Мариоре Тудор.

Шмель обернулся.

— А-а, Мариора! Ну как? Привыкаешь?

Мариора подошла, но ничего не ответила. Не хотела говорить о своей радости, словно боялась расплескать ее.

— Мариора, как хорошо, что ты пришла! — обратился к ней Николай. — Хоть бы ты баде Семену сказала. Он же больной, а тут почти на голой земле приходится спать. Надо ему в Малоуцы идти…

Семен часто замигал, на бледных щеках его румянцем выступила обида.

— Молод еще, вот и говоришь глупости. Тудор тоже калека, но воевать идет, а мне — домой? Думитру, может, расстрелять собираются, а я на лежанке буду валяться?

Тудор понимал Семена. Он сочувственно улыбнулся ему, покусывая кончики седеющих усов, сказал:

— Я старый калека, а может, больше другого молодого сделаю. Не первый раз на войне.

Вечерело. Появилась надоедливая мошкара. Поблескивая в косых лучах прорывающегося сквозь листву солнца, она тучами носилась между деревьями.

Шмель слушал спор, тихонько посмеиваясь. Занятия были прерваны. Играя автоматом, он проговорил:

— Фронт-то уже в двадцати километрах от нас. Скоро наши Реут будут форсировать. Эх, и здорово!..

Мимо пробегал паренек в распоясанной гимнастерке.

— Эй, Георге! — позвал его Шмель. — Ты сегодня на гектографе дежуришь? Уже печатаете? А у тебя нет с собой экземплярчика? Так чего ж ты молчишь? Давай сюда!

Парень сунул Шмелю еще пахнущую краской газету, отпечатанную на грубой сероватой бумаге, и побежал дальше.

Шмель развернул газету.

— Совинформбюро… Ого! Теленешты взяли! — но тут же вздохнул: — Говорят, разрушены очень Теленешты. Наша сводка… группа партизан из отряда товарища Л. уничтожила колонну немецких автомашин… — Шмель вздохнул снова. — Эта новость пришла уже без Лаура. Сожжен склад… Ух, ты, и песню напечатали! — И, скосив глаза на нижний край второй страницы, он принялся читать:

Мариору кто-то тронул за плечо. Она оглянулась. Это был Андрей. Он улыбался, левой рукой откидывал назад свои густые волосы.

— А я тебя ищу, — сказал он. — Ну, как ты? — И, не дав ответить, спросил: — Нравятся частушки?

— Нравятся.

— Это мои, — краснея, сообщил Андрей. — Вчера написал. Главное, по-русски написал-то! А ребята подхватили, перевели на молдавский… И вот, пожалуйста! Хоть бы меня спросили. Да разве это стихи?

— Я не знаю, какие должны быть стихи, но эти мне нравятся, — проговорила Мариора.

Она схватила Андрея за руки, и тот, заглянув в ее глаза, понял, что она уже думает не о стихах.

— Андрей! — промолвила Мариора и, зажмурившись, закинув голову, засмеялась, легко и счастливо.

Вечером Андрея разыскал Шмель и сказал, как бы между прочим:

— Я рад, что Мариору приняли в комсомол.

— Да, — согласился Андрей. — Если б она в наших условиях воспитывалась, училась бы…

— Что ж, — перебил его товарищ. — Другой, может, и учен, а толку мало. А учиться… учиться всегда можно. Скоро кончится война. Мариора ведь только начинает жить.

— Да, — сказал Андрей, — Мариоре непременно надо помочь учиться. Она настоящий человек.

Шмель остановился, с легкой укоризной заглянул Андрею в глаза. Спросил в упор:

— А ты ничего не замечаешь?

— Чего? — не понял Андрей.

— Эх, ты! — укоряюще вздохнул Шмель. — Приворожил ты девчонку, не видишь, что ли?

— Ну, что ты! Выдумываешь! — покраснев, проговорил Андрей.

Шмель пожал плечами, помолчал.

— Ладно, это твое дело. Я к тебе вот зачем пришел. Меня в штаб отряда вызывали. Готовится серьезная операция: ударить на южную окраину города и заодно тюрьму взять. Армия наша уже Реут форсирует, она с той стороны жмет, а мы с этой ударим. Ребята оденутся крестьянами и поедут в город на машинах, вроде как мобилизованные. Документы для них уже есть, все в порядке. Ну, а мы со своими пятерками раньше начнем действовать. Так что ты сейчас собери людей…

— Значит, недолго еще Лауру терпеть, — оживился Андрей. И, помолчав, сказал: — Нелегкая будет операция.

— Нелегкая, — согласился Шмель.

— Наверное, последняя в этом районе.

Дождь шел с утра. Небо было плотно закрыто серой тучей, в комнате разлился сумрак.