Давид Самойлов - Ранний Самойлов: Дневниковые записи и стихи: 1934 – начало 1950-х [litres]

Продуты смертным сквозняком
Кривые пальцы мертвых сучьев.
Над чем смеешься, страшный конь,
По уши тучи нахлобучив!..

Последний раз я плакал на вокзале
Тому назад почти уже пять лет.
Какими равнодушными глазами
Вы поезду тогда глядели вслед.

Я глаз не видел. Я тот холод чуял.
Он, как декабрь, студил наверняка.
И после, долго по свету кочуя,
Его я ощущал издалека.

Вы не любили? Нет, за то не судят.
И я любви не требовал от вас.
Но пожалей, Господь, кого остудит
Безмерный лед таких, как ваши, глаз.

Вот когда припомнились друзья!
Вот когда пошли терзать разлуки!
Вспомнили про души – ведь нельзя,
Чтоб всегда натянуты, как луки.

И куда помчится мой двойник
Через все пределы ожиданья?
С кем он в шесть часов после войны
Побежит на первое свиданье?

Он устал… Иных давно уж нет…
Камни у разбитого Рейхстага…
В тишину, как лекарь в лазарет,
Ночь идет, не замедляя шага.

Кислой медью крыши зеленя,
Ночь идет в просветы стен без стекол.
Медный труп зеленого коня
Скалится, поваленный на цоколь.

Здесь в тиши накрыт наш скромный стол.
Шесть часов… Мы празднуем победу.
Но никто на праздник не пришел.
Те, кого позвал бы я к обеду,

Где они, поэты и друзья!
Кто убит, а кто пропал без вести.
А который, может быть, как я,
Пьет коньяк в проклятом Бухаресте.

Трудно в тишине дышать и жить…
И сосед сказал, вздохнув глубоко:
– Может, этот праздник отложить –
Здесь ведь до Парижа недалеко…

Нас обнимали украинки,
Нас целовали польки…
Кто сосчитает, сколько
Было их, нежных и грустных:
Бандитские жинки под Сарнами [170] Сарны – город в Ровненской области Украины. ,
Под Ковелем – брови черные,
Под Луковом [171] Луков (Лукув) – город в Люблинском воеводстве. – очи чарные,
Под С е длецом – косы русые.

Но все равно не утолить
Душе бессмертной жажды.
И как болело, так болит
У любящих однажды.

От переправ
левей Пулав [172] Пулавы – город на юго-востоке Польши. ,
Вперед передовых застав
Врывался на броневиках
Отряд, кося заслоны.
И нам полячки на руках
Тащили крынки молока
И хлеб недосоленный.

На третий день нам отдых дан:
Расположиться по домам,
Оставив караулы.
И спирта выдать по сту грамм,
Чтоб выпили и отдохнули.

Закон войны суров и строг:
Вот хлеба черствого кусок,
Вот спирта синего глоток.
Но входит женщина к тебе –
И к черту сыплется закон,
Хотя бы на короткий срок…
Был смех ее, как тихий снег:
Слегка слепил и жег.
И сыпался с ресниц и век,
И я заснуть не мог,
Хотя без отдыха и сна
Три дня нас мучила война.

Божена! Здесь бы обрубить
Пути. Влюбиться наповал,
Чтоб только дальше не идти,
Чтоб только губы целовал.
Забыть, что нас сжимает сеть
Порядков и примет,
Что отступает по шоссе
Четвертый регимент [173] Регимент (от фр . régiment) – полк. ,
Что отдых – несколько часов,
А после – сердце на засов…

И вдруг парабеллум пролаял
Где-то за пологом ночи.
И сразу пошла удалая
Косить пулеметная очередь.

И мы по-солдатски вставали,
Вмиг забывая про губы.
И мы на бегу надевали
Тяжелые наши тулупы.

Нас властно хватала за ворот война:
Мужская работа – да будет она!
Прощай, моя радость, Божена, Божена!
Я мог быть блаженным –
Да воля нужна!

Так рубят лозу на скаку,
Так гнется струя голубая,
Так прежнюю нашу тоску
Событья навек обрубают.

Не стоит на сытость менять
Бездомье и чистую совесть.
Нам хватит о чем вспоминать,
Но этим не кончилась повесть.

Пять дней тарахтел эшелон,
Деревни в потемках чернели,
И били погосты челом
Бесчисленным серым шинелям.

Курили зловредный табак,
Уже помирать приготовясь.
Так было. И помнится так.
Но этим не кончилась повесть.

На годы покой потерять
В горячем всемирном потопе.
Солдаты судьбу матерят
В простреленном мокром окопе.

И пуля собьет на бегу.
Атака – и это не новость!
Застывшие трупы в снегу.
И этим не кончилась повесть.

В начале такого-то дня
Очнуться в дыму окаянном,
Услышав, что в море огня
Сдается Берлин россиянам.

И скинуть гранаты с ремня,
От сердца отринуть суровость.
Ты дожил до судного дня.
И этим не кончилась повесть.

На любовь дается право,
А ревность живет без прав.
Она растет, как травы,
Она сильнее трав.

Она растет зимою
На льду и на снегу.
И я с такой живою
Бороться не могу…

Поэма начинается раздумьем,
Где мирятся рассудок и чутье.
Три макбетовских ведьмы [175] Три макбетовских ведьмы – шекспировский «Макбет» начинается с разговора трех ведьм, предсказавших герою судьбу. ,
три колдуньи
Злословят при рождении ее.
Поэма начинается Москвою
В свету шарообразных фонарей,
И дружбой невнимательной, мужскою,
И спорами в студенческой дыре…

Но мимо! мимо! Нам бока измучил
Рассудка несгибаемый каркас.
От нами созданных чудес и чучел
Железный век оттаскивает нас.
Он требует не жизни на коленях,
А сердца – безраздельно и сполна.
Так постигают люди поколенья,
Что началась Троянская война.

Был ранний час. Умытые дождями
Сокольники дышали новизной.
Цветные капли на кустах дрожали,
Березы удивляли белизной.
Неясный улыбающийся лучик
Блуждал в траве, счастливый от любви.
И бегали средь кочек и колючек
Похожие на буквы муравьи.
Так шел Сережа к райвоенкомату,
Печаль мешая с этой теплотой
И чувствуя – обрубленные даты
Живут уже, как травы под водой.
Уже почти не тяготят разлуки
(Где мать, сквозь слезы,
с поцелуем в лоб
И торопливо переданный в руки
С домашним скарбом пестрый узелок).
Какое-то бессмысленное счастье,
Подобное начавшемуся дню.
– А с Верой даже и не попрощался!
Пожалуй, я оттуда позвоню…
Наверное, той самой беспричинной
Беспечностью отмечены вокруг
Все странствия из мальчиков
в мужчины
И постиженье подлинных наук.
Мы дожили до дней такого ранга,
До наших дней, где наши чудеса.
(Как Павка говорил: дойдем до Ганга [176] Как Павка говорил: дойдем до Ганга… – имеется в виду последняя строфа из «Лирического отступления (Из романа в стихах)» Павла Когана (1940–1941): Но мы еще дойдем до Ганга, Но мы еще умрем в боях, Чтоб от Японии до Англии Сияла Родина моя. ,
И Мишка [177] Мишка – Михаил Кульчицкий. про романтику писал.)
Романтика! она еще нам снится,
Курлыкают степные журавли,
Когда ее на западной границе
Уже вминают танки в колеи;
Когда слепым кочевьем бредят шляхи,
И дымом сёл прогоркли вечера,
И косят разноцветные рубахи
На всех дорогах вражьи «мессера»;
И съедена последняя буханка,
И гибель нам пророчат старики…
Но осажденный полуостров Ханко [178] Ханко – полуостров на северном берегу Финского залива, который советские войска до сентября 1941 г. обороняли от немцев.
Еще обороняют моряки.
Еще райком, решив без протокола
Бесспорно оставаться на местах,
Не директивы требует, а тола,
О взорванных мечтая поездах.
Еще мечта достойна испытанья,
Она готова к жизни кочевой.
Еще дерется партизанка Таня
И верует в победу Кошевой.
И мы приходим в райвоенкоматы,
Стоим у неуютного стола.
– Ну что ж! Пускай запишут нас
в солдаты,
Когда такая надобность пришла.