Владимир Фоменко - Память земли

Сергею льстило новое его положение. Неожиданно радостно было сознавать, что именно он организовал помощь выгоревшим степнякам, а завтра, вполне вероятно, сделает что-то еще большее. И Сергей готовился к этому большему. Хотя он знал, что сельский период в его жизни — лишь эпизод, он упорно штудировал теперь специальную литературу: Вильямса, Костычева, Лысенко, называя последнего не по фамилии, а как все в станице, — Трофимом Денисовичем. После неприкаянности первых недель было приятно обретать корни, чувствовать себя здесь своим человеком. Например, отчитывая нерадивых аппаратчиков, со смаком произносить ходкие в районе слова: «филькина грамота» и «шарашкина контора». Домашние отношения тоже упорядочились. Еще недавно Сергей ссорился с женой по всяким мелочам. Сейчас, занятый работой, успокоенный, он смотрел на Шуру как старший, даже любовался ее наскоками, без которых, собственно, не было бы Шуры, как не бывает моря без скверной погоды.

Итак, Голиков делал на улице зарядку. Сила была в том, чтобы с первой секунды, как выскочишь раздетый, не сгибаться, не прикрывать подбородком теплое с постели горло. Полагалось откинуть голову назад, развернуть плечи и широко бежать, пока не заходит кровь, не наступят чудесные минуты теплоты на морозе. Тогда можно притормозить и, разминая мышцы, шагать по немощеной песчаной улице станицы, в полное удовольствие любоваться еще не ушедшей ночью. Сегодня было ветрено. В конце квартала, у нефтебазы, сияла под колпаком подвесная тысячеваттная лампа, свет от нее бил наземь огромным конусом, ходил на ветру вправо и влево. В небе над этим конусом висела темень, и Сергей шагал, с наслаждением думал, что день только начинается, планировал, что он сделает за этот день.

В бытность в Ростове Голикову случалось летать в командировки в Москву. Под «дугласом» скользили деревушки, все на одно лицо, все одинаково незначительные с высоты и точно бы неживые. Казалось, в промежутке между городами, редкие на карте полей, непробудно спят деревни под сонными двустворчатыми скорлупками крыш.

Теперь Голиков увидел, как сложна и напряженна жизнь под такими крышами. Любая бригада, даже самая маленькая — это целое государство. Семь-восемь хат, притулившихся к сараям и механизированному току, в хатах всего лишь человек тридцать, считая детей, а сколько там внешней и внутренней политики, противоположных тенденций, нерешенностей!.. Марья Ивановна разоблачает бригадира — собственного родного брата; комсомолки Варя, Валя и Тоська — горой за Марью Ивановну; другие комсомольцы — за бригадира; а в результате общей свары не ладится с планом. Кто такая Марья Ивановна? Склочница или, наоборот, правдолюбец, которому безразлично, жить или умереть, лишь бы добиться справедливости? Кто этот брат Марьи Ивановны, задолго до войны вступивший в партию? Почему хорошие мужчины — Иванов и Петров, из которых каждому в отдельности безоговорочно поверишь, — с настойчивостью показывают о нем противоположное?

Чтобы разобраться, не напортачить с выводами, мало заехать в бригаду, — надо жить там и неделю и две, проникнуть во все ее поры. Такая бригада — лишь часть одного колхоза. Колхозов в районе множество. Кроме них, три МТС, три совхоза, в каждом — многочисленные отделения со своими людьми, а значит, с напряженными задачами. Однако Голиков решил не теряться. Во всей стране секретари райкомов живут нормально. Они не рвут себя на части, а спокойно опираются на свой штат в райцентре и на партийные организации в глубинках. Чего ж мудрствовать ему, Голикову? Он поступал, как все, а для активного контроля лично проверял отдельные участки.

Сегодня после зарядки и нескольких часов работы в райкоме он отправился в переселяемые колхозы. Говоря по правде, его всегда интересовала не только цель поездки, но и само по себе передвижение. Самый процесс, начиная от заправки машины и выезда из гаража, со встряхиванием на колдобинах, радовал Сергея. А за станицей, на просторе шоссе, где можно дать мотору полную нагрузку, начиналось и совсем захватывающее: погоня за вечно уходящим горизонтом. Сергей сам водил машину, пересаживая за околицей на свое место шофера Николая Витальевича. Сегодня Сергей взял баранку еще возле райкома, профессионально мягкими движениями переключал скорость, прибавлял и сбрасывал газ на подъемах и спусках волнистого придонского профиля. Порою выходил из машины и, перепрыгнув через кювет, рассматривал зеленя.

Теперь для Голикова это была не просто трава, запорошенная снегом, тронутая морозом и оттого будто бы приваренная на торчащих из снега концах. Теперь это была для него озимь, а под озимью не просто земля, а почва, в которой, после чтения Вильямса и обычных в последнее время бесед с агрономами, Голиков начинал разбираться. Но это было далеко не все. К удивлению Сергея, в него начинало просачиваться не только понимание агротехники (для грамотного человека это сравнительно просто), но входило и главное, без чего не жить человеку в степи, — ощущение некоего районного духа… Хорошее дело — ходить не по асфальту, а по хрустящему насту, и ходить не в туфлях, а в сапогах, по-армейски прочно натянутых на сухие суконные портянки. Хорошо вот так, как сейчас, оставить на дороге свою машину, наклониться над кустами своей озимки. Через секунду разогнешься, оглядишь кругом равнину — безлюдную, будто мертвую. И вдруг впереди замелькало что-то. Сразу не ухватишь глядящими против ветра глазами, что пошло по прошлогодним травам. Лисица, русак или, стелясь над травой, низко полетела ворона? А может, это километра за три, аж под самым горизонтом; верховой скачет? Среди пашен все необычно и до сих пор неожиданно Голикову… Он садится за руль, закуривает махорку Николая Витальевича, со вкусом едет по своим, все более понятным, колхозным проселкам.

И все же по-настоящему его захватывало только строительство. Даже то, что не прямо, а лишь косвенно связано с ЦГУ (так называли все Цимлянский гидроузел), волновало Голикова. Вот впереди показалась дорога — одна из множества дорог, ведущих на ЦГУ, и уже Сергей словно бы подтягивается, садится прямее и веселей. Хотя до дороги еще далеко, гул моторов уже заполняет воздух. Николай Витальевич начинает беспокоиться, хочет забрать баранку, но Голиков не дает, с разворота выезжает на грузовую трассу, держит обочиной, параллельно встречному потоку. В четыре плотные ленты, все в одну сторону, на стройку, с грохотом и завыванием мчатся «ГАЗы», «МАЗы», «Урал-ЗИСы», груженные горами свежего камня. Будто недра земли стали на колеса, пошли по профилю на резиновых тугих баллонах. Хлипкая голиковская легковушка среди великаньих железных самосвалов живет по какому-то чуду. Кажется, вильни на один лишь сантиметр любой встречный «МАЗ», пронесись по его следу еще полсотни самосвалов — и, как пустая консервная банка, сплющенная и жалкая, никому нисколько не мешающая, останется лежать «Победа» под мелькающими колесами.