Иван Пузанов - В канун бабьего лета

Игнату советовали или помогали ему, но никто потом об этом не напоминал и о магарыче не намекал. Должно быть, опасный труд, особые — под землей — и в то же время одинаковые для рабочих участка условия скоро сближали людей; грубовато, но откровенно и тепло принимали они смельчака, рискнувшего делить с ними радость и горе.

Игнат вспоминал своих хуторских коммунаров. У них порядки должны быть похожими на шахтерские — у всех одно дело, одно поле, общая забота… Нет, далеко коммунарам до такого порядка, поучиться им надо у шахтеров.

Приглянулся Игнату кудрявый плечистый и веселый парень Елисей, сын погибшего в лаве шахтера. На нарядах он выходил к столу начальника участка и дерзко говорил:

— Порожняк дают не вовремя! Крепежным лесом не обеспечивают! Ты план хочешь сорвать? Вторую пятилетку? Затормозить стахановское движение? Мы тебе доверили, так не марай пролетарской чести, а не то…

— Верно говорит! — кричали рабочие. — А почему мыло не дают вовремя?

— В бане с горячей водой перебои… — упрекнул партиец Петр Хомяков.

«Вот как тут, — сидя на задней лавке, восхищался Игнат. — На чины не глядят. Да, такие зубастые ребята, как Елисей, за себя постоят. И других в обиду не дадут».

В стенной газет «Холодный душ» комсомольцы нарисовали заведующего складом с огромным красным носом, обросшего, с бутылкой в руке. Поглядывал на газету плюгавенький и жалкий заведующий, плечами пожимал, оправдывался, заглядывая ребятам в глаза, но сорвать газету не осмеливался.

Елисей не ходил, а бегал по подземелью, мелькнет его шныряющая лампочка и исчезнет в поворотах кривых штреков. Ловкий он парень, при силе незаурядной. В шахтерском клубе, не похвальбы ради, он ловкость и силу свою показывает — ходит по сцене на руках, бросает и ловит пудовые гири, как мячики. Из зала кричали: «Елисей! Молодец!»; «Елисей, не подкачай!» Проходчик улыбался, кланялся.

Но иногда Елисей выпивал, брал в руки гармошку, пел между бараков, ни на кого не глядя, и пел: «А молодого коногона несли с разбитой головой…» Игнату слова эти душу переворачивали и пугали. Елисей не оплакивал отца, он пел с надрывом и вызовом, мотая курчавой головой, как бы все еще не соглашаясь с преждевременной смертью родителя в шахте. О нем говорили с грустью: «Затосковал Елисей. Это он батю вспомнил. Ведь на пару уголек в лаве долбали». Елисей горевал, не скрывая боли своей перед другими, и радовался на людях.

Как-то сел с Игнатом рядом пожилой бывалый шахтер, какого все уважительно называли на руднике дядей Егором. Сгорбленный, с синими шрамами на сухом лице, разложил он на лоскутке хлеб, сало и лук.

— Бери, — сказал мягко. — Ты отходничек, что ли?

— Как это?..

— Ну, заработать приехал?

— Не думал тут сроду быть. Пришлось так…

В лаве рокотали отбойные молотки, а в затишье глухо стучали обушки, сухо шелестел, осыпаясь, мелкий уголь.

— Приглядываюсь я к тебе и вот чего не пойму: человек ты до дела жадный, при силе, не обманываешь мастера, а вроде какой-то застегнутый и вроде бы чужой для всех. Горе, что ли, какое точит, а? — Старый шахтер заглянул в глаза новичку. — Или обиду на кого в душе имеешь?

— Горя вроде большого нету и обиды тоже, а хорошего в жизни мало, — отговорился Игнат. — С бабою не в ладах…

— Бывает. Ничего, соскучится, сама прикатит. На крылышках. Если квартира нужна, то Петя Хомяков похлопочет.

Подмигивали лампочки, у ног журчал ручеек. Где-то рядом на мульде — впадине, куда сбегались все ручейки штреков, чавкали насосы-камероны.

— Как нынче в деревне?

— По-разному… Один в артели, другой — сам по себе…

— Да, князьков нету, а их приспешники остались. Ну, ничего, и там жизнь наладится. Хм… Сам по себе… — повторил дядя Егор. — Если такой порядок — да в шахту! Хе-хе… Чудно. Всяк бы себе уголек долбал, в вагонетки кидал… Нет, не могу представить. Ты нас не сторонись, — не то попросил, не то посоветовал дядя Егор. — Мы всегда подмогнем и в беде не оставим. Если не хватает деньжонок, одолжу, когда надо.

— Хватает пока…

— Затосковал — ко мне домой заходи. Потолкуем.

Поднялись с бровки лавы. Игнат шагнул через рельсы к стойкам, осторожно взял жилку — тонкий короткий проводок — и коснулся им электрического кабеля, что висел в штреке на деревянных колышках. В круглом и крохотном — с монетку — оголенном пятнышке затрещали искорки от прикосновения. Лебедчица приняла команду — зашуршал на роликах канат, вагонетки, груженные породой, поднимаясь вверх, глухо застучали на стыках и остановились у ствола; порожние вагонетки скатились в глубину штрека и уперлись в кучу расколотых глыб породы.

— Эту вот сигнализацию хороший человек придумал, — сказал дядя Егор и, будто кого вспоминая, потер крутой лоб, рассеченный наискосок глубокой морщиной. — Дай бог ему здоровья. Не то бы мы теперь вагонетки плечом толкали, как бывало. А если забурится груженая вагонетка — мороки на битый час.

— Спасибо доброму человеку, — сказал Игнат. — За подсобление.

— Работал у нас механиком паренек — Митрий Каретников…

Назарьев наклонился было за глыбою породы, но распрямился, поглядел на худое лицо старика, слабо освещенное снизу лампою. Не подшучивает старый?

— Головастый был, дьявол, все машины на шахте сверху донизу под его приглядом были, — похвалился старый горняк. На темном лице его сверкнули зубы. — Сам начальник шахты перед ним шапку ломал. Телефоны Митрий провел в штреки, собирался лампочку Ильича приспособить, да не успел. Хе, а все-таки чудно иной раз в жизни бывает, — дядя Егор взял лопату, скребнул ею, оперся на держак. — Митрий — сын богатого коннозаводчика из Сальских степей, а вот бросил все, от наследства богатого отказался, в науку ударился. Да не получилось у парня, не дал отец доучиться. Приехал родитель в Новочеркасск, угостил начальников той школы по техническим наукам, и что же, выгнали Митрия. А ему бы — учиться.

— За непочитание родителей? А куда же подался этот?.. — недовольно спросил Назарьев и почувствовал, как в нем закипает злость. Подзабыл вроде про мастерового, нет же, опять напомнили. Под землею от него покою нет.

— Ушел с шахты весною семнадцатого на другое спонадобился. Дела поважней были. Крестьянам правду сказать, в помощники звать, хозяев прогонять, вот наш рудком послал его. Образованный человек Митрий — и с понятием. С таким человеком горы ворочать можно.

«Рудком послал… Девок на хуторах совращать?.. — хотел было выкрикнуть Назарьев. Взял каменную глыбу, в сердцах кинул ее в порожнюю вагонетку. По штрекам прокатился гул и погас в старых выработках. — Образовался девкам головы задуривать, на хуторах смуту пускать. Горы ворочать… Охоч он девок ворочать, это куда занятнее, чем под землей гибнуть». И уже не прислушивался Игнат к тому, что рассказывал дядя Егор про былое, как он до революции на салазках таскал уголь из лавы, как лошадками крутили воротки, поднимая уголь на-гора, как бастовали всем шахтерским поселком.