Иван Пузанов - В канун бабьего лета

— Ты голосовать пойдешь? За что? За кого? — Михей размахивал руками, уговаривал: — Не ходи. Что дала тебе эта власть? Твоя мельница и маслобойня, а заведовать взяли другого. А он теперь посмеивается над тобою, а ты за него — голосовать? Председатель ваш — бывший беспризорник. Дикарь, ему по веткам лазить, яблочки-леснушки палкою сшибать, а он в руководство лезет.

И опять Игнат вышел на луг метать сено в копны хмурый и больной.

— Дружок вчера был? — спросил Демочка. — Поедем, братка, дело есть.

Сели в двуколку и понеслись мимо лесополос.

— Забыл я, братка, как ты улыбаешься, — начал Демьян Савельич.

— Не с чего улыбаться.

— Взгляд у тебя тяжелый.

— Я не девка красная. Ну-ну, давай вразумляй брата, мало его учили и на земле и под землей.

— Ты, братка, обозлишься на одного-двух человек, а ругаешь всю Советскую власть. Увидал прорехи в хозяйстве — клянешь всю систему и порядки. Мы — первые. Нигде не было и нету колхозов. Везде хозяйчики да рабы, на всей земле, а у нас… Первым всегда трудней. А потому и ошибки, неувязки всякие есть.

— Люди — не скоты, чтоб на них всякие фокусы испробывать.

— Скоты, они есть скоты. Неразумные. А мы люди, и не гости на земле. Хозяева. Все должны видать и понимать. А ты ходишь, как в шорах.

— Это ты про что?

— Да все про то. Ты одни наши болячки видишь, а хорошее — мимо идет, будто нет его вовсе. Разуй, братка, глаза. Умом пораскинь. Трудятся у нас всяк на себя. Что заработал, то и получил. Учеба бесплатная, лечение — тоже. А есть страны, где люди платят деньги за то, что живут на белом свете.

— Как это?

— А так — куда ни сунься, везде денежку давай. Ты подумай, братка, вот над чем… Может, тыщи лет назад люди и говорить-то не умели, мычали, как быки. А теперь какие песни запузыривают. Голыми ходили, а теперь в каких нарядах! Загляденье!

— К чему это ты?

— Да все к тому. Бывало, пахали сохою, цепами снопы молотили, а теперь — тракторы, комбайны… Возвороту назад, к старине, не могет быть. А ты — ждешь.

«Вот как заговорил, — огорчился Игнат. — Обломали парня. На курсах ума вставили. Упреки, наставленья всякие. Своему — и такое. Заговорил так, как тот усатый, что из МТС приезжал. Ладно, поживем — увидим, кто прав будет». С того дня Игнат, если замечал непорядок, обрушивался на Демочку: «За Советскую власть ваш учетчик распинается, а сам в своем огороде вот уж третий день спину гнет»; «Голод, что ли? Воруют! Скоро все по домам растянут. Сумками и ведрами с поля волокут. Кому не лень. Вот оно, ваше — общее».

Знал и Игнат, что уж не вернуть старого, видал и чувствовал это «хорошее» новых порядков, про какое Демочка говорил, и трудно иной раз было возразить, спорить, и все же Игнат по привычке выискивал дурное, тыкал босом братишку: «А водовоз-то ваш одну бочку везет на стан в поле, а вторую на свой огород. Огурчики да помидорчики поливает. Либо на трудодни надежа малая?

Как-то, успокоясь от споров, Игнат заговорил о том, что давненько его интересовало.

— Ты вот что мне скажи, — начал Назарьев, косясь на Демочку. — Земляки наши, предки, что ли… Вправду против царя шли — Разин, Пугачев?..

— Булавин, — подсказал Демочка. — Верно. Только шли они стихийно.

— Как это?

— Неорганизованно. Терпели, терпели голод и измывательства хозяев, потом оседлали коней и подались на Москву, на царя и его приспешников. Оттого и крах был.

— А в семнадцатом не так, что ли?..

— Нет. Другое было. Долго рассказывать. Это не просто — взяли рабочие да крестьяне колья и подались к Зимнему дворцу Керенского спихивать. По этому делу наука есть.

— Как властей скидывать?

— Да. Царей, королей, императоров. Всех, кто чужим трудом живет.

— Вроде бы понятно и непонятно. А вот выселяли и голодали тоже по этой науке? — Игнат глаза скосил.

— Кулака выселяли по этой науке, а вот голод… — Демочка щурился, покусывая губы.

— Ну-ну…

— Голоду никто не рад — ни ученый, ни пахарь. Ни старовер, ни православный.

Игнат более об этом не заговаривал. Восстания казаков были двести — триста лет назад, попробуй до правды докопаться. А наука что ж, поживем — увидим, куда она вывезет.

Мучила Игната непонятная сторона новой жизни. Спросил братишку:

— Демьян, не пойму я…

— Ну-ну… Чего?

— Власть ту, царскую, выгнали, а песни старые остались, скачки казаков за хутором разрешили. Гарцуют ребята. Про царя Петра Первого кино сделали. Будто в Ленинграде и памятник ему есть. Вот я и думаю, а может, когда и повернется жизнь на старую дорогу? Одумаются люди?

— Нет, не повернется назад жизнь. Песни? Ну, зачем же нам хорошую душевную песню выкидывать? Нравится — пойте. Лишь бы не плакали. Хочется скакать — скачите. Советская власть не для того, чтобы палить и рушить, а — строить.

— Ну, а кино про царя? Хороший был царь?

— Образованный был, смелый. Создал армию и флот. Гордость России. Страну из мрака вытащил.

— Понятное дело — царь.

— А в кино не один Петр, а и народ. Я дам тебе историю, почитаешь. Ученые люди ее писали.

…То ли по наущению Демочки, то ли по своей охоте зашел в субботу к Назарьеву, будто между делом, колхозный председатель — молодой бодрый парень, чем-то напомнивший Игнату шахтера Елисея. Русоволосый, плечистый и, как показалось Назарьеву, непоседливый. Еще на крылечке руку пожал, о здоровье, о хозяйстве справился. Представился коротко:

— Председатель я тутошний, Василием зовут. Гребенников. Проведать вас…

— Это не возбраняется. Гребенников? Фамилия нашенская. Проходите. — Пригласил Игнат, кивая на дверь и взволнованно прикидывая: зачем припожаловал колхозный начальник?

— Нас, Гребенниковых, на хуторе Богатовом много было.

— А-а, знаю, был на вашем хуторе в молодости. Телушку покупали с батей.

Гость шагнул в комнату, на лавку сел. Вытер платком потную шею, проговорил:

— Припекает нынче. Спозаранок.

— Может, выпьете чего? — спросила Пелагея и поглядела на мужа.

— Взвару бы холодненького, если можно…

Худощавый, голубоглазый, стрелял он взглядом по углам комнаты.

— Старинный флигель-то, — председатель на желтый в трещинах потолок поглядел.

— Да, — согласился хозяин, садясь за стол. — Лет пятьдесят ему. Дед в молодости своей строил. Ничего, терпимо пока. Потолок крепкий, подновил малость с боков, а крыша не гожа: камыш трухлявый.

— Да, потерпеть надо. Разбогатеем, крыть черепицей и тернитом будем.

Короткий русый чуб у Василия топорщился, он то и дело приглаживал его ладонью. Отхлебывая взвар, пожаловался Игнату, как давнишнему другу:

— Достается мне. Везде поспеть хочется, а рук и времени не хватает.

— Колхоз — дело общее. Зачем же одному — везде. Людей у нас на хуторе много.

— Много, да не каждому довериться можно. В лугу устанавливает машину станичный мастер — грядки хотим поливать машиной, — так вот мастер этот заглянуть в бутылку любит. Недоглядишь, не одернешь — завалит хорошее дело. Ну, вам понравились наши лесополосы?