Уткур Хашимов - Дела земные

В выходные дни отец с матерью ставили посреди хонтахты за завтраком самовар, оставшийся еще с николаевских времен, и долго беседовали. Однажды отец рассерженно сказал:

— Вообще-то, скверная женщина эта Рано! Вон Эгамберды же вернулся цел и невредим. Нечего было ей хвостом вертеть, сидела бы дома и ждала мужа!

Мать сидела в задумчивости, уставившись в одну точку. В глазах ее я увидел печаль.

— Они и раньше не ладили друг с другом, — сказала она, как всегда, тихо. — Но все равно нехорошо получилось. Бедный мальчик остался сиротой при живых родителях.

Я понял, что говорят они о Ходже. Когда отец его ушел на фронт, мать сбежала к другому в город Чирчик.

Хотя я и не понял истинного смысла маминых слов «сирота при живых родителях», мне стало очень жаль Ходжу. И чем больше я его жалел, тем сильнее ненавидел его мать.

Ходжа жил с отцом и бабушкой в домике с крошечным двориком. Эгамберды-ака — человек очень сердитый, вспыльчивый. Он всегда ходит в коричневом кителе с блестящими пуговицами. Заикается. Левая рука его висит как плеть. Как рассказывал Ходжа, целый год после войны отец пролежал в большой больнице, которая называется «госпиталь». И когда врачи, посовещавшись, решили отнять у него руку, он кричал, что всех перестреляет, и они, испугавшись, оставили ее. Он говорил, что у отца есть пистолет. И будто отец грозился, как увидит мать, прострелить ей лоб…

В тот день я, как обычно, со своей козой, а Ходжа с теленком пришли на пастбище. Моя коза была тихая, но с одним недостатком — давала сосать вымя своим козлятам. Поэтому мать надевала ей на вымя мешочек. А теленок Ходжи, где только увидит тряпку, начинает жевать ее. Все бы ничего, если бы в тот день он не стал жевать шинель нашего джурабаши. Бегали, веселились, как вдруг джурабаши истошно завопил.

— Моя шинель! Он съел мою шинель.

С этим воплем он побежал к теленку, который что-то жевал в свое удовольствие. В руке у джурабаши была большая палка. Все мы застыли на месте, джурабаши души не чаял в шинели, которую отец его привез с войны, зимой носил ее, подвернув полы, и летом не расставался с ней. Джурабаши подскочил к теленку и с размаху ударил его палкой по шее. Теленок, высоко задрав хвост, кинулся прочь, все-таки не выпуская рукав шинели. Джурабаши ухватился за полу шинели и стал тянуть что есть силы к себе. Оказалось, теленок сжевал уже порядочно, и джурабаши вытащил у него изо рта только половину рукава, мокрого от слюней.

Когда мы подошли, джурабаши сидел бледный и таращил глаза на то, что осталось от рукава шинели. Увидев Ходжу, он пришел в бешенство.

— Чего уставился? — крикнул он с яростью.

Ходжа, будто не теленок, а он был во всем виноват, стоял красный, виновато поглядывая то на джурабаши, то на испорченную шинель.

— Что я теперь буду делать с ней?! — Джурабаши швырнул шинель наземь. — Твоя скотина похожа на тебя! А в роду твоем все, как один, испорченные, и мать твоя такая же, сбежала от тебя в город, а к кому — все знают.

Некоторые ребята постарше захихикали. Той, ничего не понимая, как всегда, утирал нос.

Вспомнив услышанные утром слова отца, я в ужасе перевел взгляд на Ходжу. Он оглядел всех своими печальными глазами и внезапно кинулся на джурабаши. Но в тот же миг отлетел в сторону от сильного удара кулаком.

— Чего ты бьешь его? — возмутился я. И, как учили меня старшие братья, изо всех сил сжав кулаки, побежал к джурабаши.

Но он даже не потрудился ударить меня. Просто двинул ладонью по моей челюсти, и я упал навзничь. Во рту стало солоно. Когда я открыл глаза, надо мной стоял Той.

— Вставай, — сказал он, поднимая меня за руку. — Больно, да?

Я поднялся, отряхивая пыль с вельветовых штанов.

— Убирайтесь отсюда оба! — зло сказал джурабаши. — С сегодняшнего дня будете пасти свою скотину в джидовой роще.

Через несколько минут мы — Ходжа, ведя своего теленка, а я свою козу — вошли в заросли джиды. На краю джидовой рощи протекал Конкус. Мы уселись на его берегу.

— У тебя рот в крови, — сказал Ходжа, уставившись мне в лицо.

Я вытер рот тыльной стороной ладони, и она стала красной. Я сплюнул кровь и почувствовал, что передний зуб еле держится. Только тронул его пальцем, как он тут же выпал.

— Что, он выбил тебе зуб? — Ходжа так жалобно взглянул мне в глаза, что я позабыл о всякой боли.

— Сам выпал, — сказал я, разглядывая зуб.

Я хотел было уже выбросить его, но Ходжа поймал меня за руку:

— Погоди! Сядь вот так. — Он усадил меня спиной к воде. — Закрой глаза и скажи три раза: «Забери зуб костяной, а верни зуб золотой». Если теперь бросишь зуб через плечо в анхор, то у тебя вырастет золотой зуб.

Я сделал так, как посоветовал Ходжа.

— А теперь вымой рот, — сказал он, не сводя с меня глаз. — Вот увидишь, до осени у тебя вырастет золотой зуб.

Потом мы долго сидели молча, глядя на воду. Вода текла бесшумно, на противоположном берегу недвижимо стоял камыш, время от времени ласточки на лету касались клювом воды и тут же взмывали ввысь. Я чувствовал, что Ходжа думает о том, что сказал джурабаши, но не знал, как утешить, что сказать.

— Большая, а? — сказал я, кивая на анхор.

— Разве это большая? — В глазах Ходжи внезапно загорелись огоньки. — Есть такая огромная река Чирчик, в ней даже акулы водятся.

— Ты сам, что ли, видел? — спросил я, не веря.

— Да знаю я! — Ходжа мечтательно вздохнул: — Я запросто могу переплыть ту реку.

— Ты ведь плавать не умеешь!

— Мать научит.

— А если акула тебя съест?

— Подумаешь, акула! Скажу отцу, он ее из пистолета пристрелит. — Сказал это и, видимо, почувствовал, что чересчур уж загнул, умолк и отвернулся. Затем посидел с минутку, не отрывая глаз от воды и вздохнул: — Пойдем поглядим, где скотина. Чтобы нечаянно не забралась в кустарник…

На следующий день, видать, мои старшие братья дали взбучку джурабаши, и он позволил мне пасти козу на пастбище.

— Но этому Ходже скажи: если он снова приведет сюда своего бешеного телка, я ему челюсть сломаю! — сказал джурабаши, погладив синяк под глазом.

Мне, конечно, очень хотелось пасти свою козу на общем лугу, но я не мог оставить Ходжу одного в джидовой роще. Ничего, там тоже травы навалом. Мы лишились футбола и «чижика», в которые играли каждый день. Но зато с Ходжой никогда не было скучно. Он столько всего, оказывается, знает! Далеко, очень далеко отсюда, среди гор, есть город под названием Чирчик. Такой большой, что куда там до него Ташкенту! И протекает там такая огромная река, что по ней плавают корабли величиной с дома многоэтажные. Стоит лишь маме Ходжи захотеть, и она покатает нас на этих кораблях. А если мы пожелаем, то можем взобраться и на высокие горы. Оттуда виден весь мир. И наш дом, и дом Ходжи — словом, все-все!