Уткур Хашимов - Дела земные

В горле у меня что-то застряло, стало трудно дышать. Я почувствовал в руке что-то липкое. Это шоколад начал таять. Не зная, что делать, я протянул его Ходже.

— На, хочешь?

Ходжа молчал, в глазах его было нечто такое, чего я никогда не видел в глазах у своих сверстников, какая-то затаенная тоска.

Спустя месяц после этого происшествия отец Ходжи женился вторично. Как говорила моя мать, радости от этой свадьбы было так же мало, как от позавчерашней еды. Только когда тетушка Зеби заиграла на дутаре и запела своим низким, сочным голосом, в тойхане стало тихо.

Все были заняты сами собой. А моя мать, которая сидела в таванхане, там, где хранятся все подношения и угощение для гостей, то и дело подзывала к себе Ходжу и совала ему в карман то поджаренные пельмени, то конфеты.

После свадьбы Ходжа стал еще более неразговорчивым. Мать моя старалась чем-нибудь да обрадовать его, а он избегал ее. Тогда я не понимал того, что понял позже: чем глубже человек переживает свою боль, тем более гордо и независимо себя ведет.

Однажды утром, как обычно, Ходжа зашел к нам, через плечо у него была перекинута сумка с тетрадками. Как только мать увидела его, тут же заохала:

— Кто тебя побил? Чтоб у него руки отсохли!

Лица Ходжи было не узнать, все в синяках.

— За что? — спросила мать неизвестно у кого. — Разве мало у этого ребенка несчастий?

— Не били меня, — сказал Ходжа, пряча глаза. — Я с лестницы упал…

По дороге в школу я осторожно спросил у него:

— Отец побил, да?

Ходжа молча кивнул головой.

— Мачеха постирала белье, — шепотом добавил он, — и развесила его, а теленок сжевал ее платье.

— Плохой у тебя отец, да?

— Нет, — Ходжа резко покачал головой. — Отец не любит ее, вот и сорвал все зло на мне. — И, будто доверяя мне великую тайну, о которой никто никогда не должен узнать, огляделся вокруг и сказал: — Отец мать мою сильно любит…

Это был наш последний с ним разговор. Ходжа почему-то ушел из школы после второго урока. Когда я вернулся домой, матери не было. Вечером она пришла откуда-то очень усталая.

На следующее утро я, как обычно, поджидал Ходжу. Мать отчего-то прикрикнула на меня:

— У вас с Ходжой что, один пупок на двоих? Отправляйся в школу.

Я промолчал. В тот день и учительница наша, Рисолат-апа, проверяя присутствующих, не назвала фамилии Ходжи.

В этот день мать почему-то не находила себе места и была раздражена.

— Отведи-ка этого ублюдка проклятого домой, — сказала она, отвязывая веревку, которой теленок Ходжи был привязан к миндалю.

Я почувствовал что-то недоброе.

— А сам-то он где?

— Уехал. Ходжа уехал. Понял?! — Мать снова прикрикнула на меня, как будто я был в чем-то виноват. — С матерью своей уехал!

Я опешил. Гнал впереди себя теленка Ходжи и впервые думал о том, что любил своего друга. Когда я приблизился к их воротам, в сердце мое закрался страх. Перед воротами Эгамберды-ака колол дрова. Брал за один конец ветку урючины, укладывая ее на чурбан, затем быстро хватал с земли топор и, приседая на корточки, рубил с такой силой, что его левая рука, свисающая как плеть, касалась земли. Затем бросал топор на землю и здоровой рукой тянулся за новой веткой… Я остановился в нерешительности.

Когда он выпрямился во весь рост, то увидел меня.

— Ч-что случилось? А г-где Ходжа? — спросил он, глядя то на меня, то на теленка.

— Ходжа уехал. — То ли от испуга, то ли от отчаяния голос мой дрогнул. — В Чирчик уехал.

Топор выпал у него из руки. Губы его дрогнули.

— За-зачем, з-зачем уехал? — простонал он. Затем прикрыл ладонью лицо и бессильно опустился на чурбан. Правое плечо вздрагивало.

Я впервые в жизни видел, как плачет взрослый мужчина. Насколько я ненавидел его вчера, когда узнал, что он побил Ходжу, настолько теперь мне было его жаль. Я помчался домой. Бежал и плакал, сам не знаю почему, не мог сдержать слез.

Я никогда больше не видел Ходжу. Порой он снился мне, стоял и смотрел на меня своими задумчивыми глазами. Весной на востоке появлялись очертания белоснежных гор, и всякий раз, когда я видел их, начинал мечтать. Там, посреди этих гор, есть город Чирчик. Он такой огромный, этот город Чирчик, что Ташкент по сравнению с ним ничто. Там течет такая огромная река, что в ней даже акулы плавают. И в том городе живет мальчик по имени Ходжа. В мире нет мальчика лучше, чем он. Ходжа запросто переплывает эту реку. Взбирается на те горы, и весь мир перед ним как на ладони. Он и меня видит. Вот только я никак не могу увидеть его…

Через много лет, заканчивая школу, я услышал о Ходже. Как-то после ужина отец неожиданно сказал матери:

— Бедняга Эгамберды извелся весь. Из Чирчика приехал. Сына, говорит, поймали, когда он лез в чужой карман.

Мать воскликнула: «А?!» — и пиала выскользнула у нее из рук.

Я оцепенел. Нет, не мог я в это поверить. Ложь, все это ложь! Нет в мире парня лучше Ходжи.

Случается же такое: я простудился в зной, в самый разгар лета. Был на даче, искупался в речке. А когда возвращался домой, опустил все четыре стекла в машине. К вечеру занемог, подскочила температура.

Утром поехал в районную поликлинику. Очередь длиннющая. Вдоль стен узкого коридора сидят на стульях больные, кто держится за голову, кто поглаживает шею. С трудом прошел я сквозь этот «строй» к нужной двери. Народу здесь было особенно много. Голова у меня кружилась, и я какое-то время постоял прислонившись к стене. Наконец одно кресло освободилось, и я присел на его краешек. Возле меня сидела молодая женщина с огромными глазами. Ее стриженые волосы лежали красивой волной и придавали ей особую прелесть. Разговаривая со своей соседкой, женщиной средних лет в платке, она то и дело встряхивала ими. Я невольно слышал их разговор, поскольку сидел рядом.

Красивая женщина, нервно поигрывая золотой цепочкой, которая украшала ее шею, вздохнула:

— Черт побери, опаздываю. Мураджан-ака обещал прислать за мной машину. Наверное, заждался уже…

— Мураджан… Муж, что ли? — нерешительно спросила женщина в платке.

— Муж? — Красивая женщина поморщилась, будто в рот ей попало что-то горькое. Лицо ее прямо-таки перекосилось. — Пусть сперва научится ездить на подножке автобуса! Дождешься от него машины!

Женщина в платке смотрела на нее с минутку изумленными глазами. И все же женское любопытство взяло верх, и она переспросила:

— Тогда кто же он вам?

— Мураджан-ака? — Красивая женщина улыбнулась. Большие глаза ее сузились. Всем своим видом она словно вопрошала: «Да неужели вы его не знаете?» — Это наш начальник! — с достоинством ответила она. — Такой хороший человек, такой хороший! А мой кретин терпеть его не может. Ревнует. Мол, люди говорят, будто я в служебной машине Мураджана раскатываю часто. Лучше бы на себя поглядел, пьяница чертов!