Николай Волокитин - Демидов кедр

А снег летит, летит. Он насыпает прямо возле домов высокие суметы, целые горки, и с утра до вечера на этих горках барахтаются ребятишки. Оледеневшие, запорошенные, одни носы алеют.

Но особенно хороши морозные дни. Выйдешь на улицу, и дух захватывает: все неподвижно, прозрачно, будто хрустальное, и такая тишь, только слышен тонкий скрип снега под валенком.

В такие дни люблю я с Мишанкой возить воду.

В субботу мы прибегаем с ним с работы рано, еще засветло, и сразу же вытаскиваем из коридора санки с привязанной к ним деревянной бочкой-водовозкой. Она вся в ледяных потеках, в сосульках и кажется тяжелой и громоздкой, но везти ее легко — накатанные санки будто сами летят по снегу.

До колодца метров триста. Он у нас за амбулаторией и сельповским киоском, на площади, как раз напротив комсомольского общежития. Пока добежим туда, вволю набарахтаемся, накатаем друг друга, насмеемся. И откуда только игручее настроение приходит? Вроде как с неба сваливается.

Над невысоким в ледяной корке срубом два столбика. Между столбиками вал с гремучей цепью. Над валом палка-тормоз. Спихнешь бадью, чуть притормозишь палку — тух-тух-тух-тух! — замелькает, закружится вал. Потом — шлеп! — и все остановится. Это бадья стукнулась об воду.

Берешься за железные рукоятки и выкручиваешь ее. Потом обхватываешь двумя руками, тяжелую и студеную, и опрокидываешь над бочкой. Щелк-щелк! — пощелкивает на стенках бочки раскаленный на морозе ледок.

Возвращаемся медленно, осторожно, чтобы не опрокинуть. Дорога хоть и ровная и гладкая, но санки все равно качает, и вода из бочки выплескивается. Она падает свинцовыми шматками на обручи, веревки, и на них прямо на глазах вырастают сосульки. Остановившись, отломишь одну и хрустишь, как конфеткой-леденцом. До чего сладка!

А жарко, хоть пальто распахивай.

Первый рейс делаем к нашему подъезду. Берем ведра и начинаем таскать воду в дом.

Второй рейс — Мишанке.

В комнату влетаем в густых морозных клубах пара. Он валит из распахнутой двери, от нашей одежды, от студеной воды в ведрах.

— Ой, закуржавели-то! — встречает нас тетя Оля веселым криком. — Обледенели-то, бедненьки! — Она выскакивает из своего уголка, где вязала сеть, семенит к двери, захлопывает ее за нами, потом торопится к печке. — Давайте, давайте скорее кончайте со своей водой да разболакайтеся, отогревайтеся и пожалуйте-ка к столу. Пока суд да дело, я вам щец горяченьких счас поставлю. Это надо же, с работы прибежать и сразу по воду, когда перво-наперво об еде думать надо.

С морозцу, со студеного пылу хорошо в уютной горенке, аппетитны горячие щи!

Торопимся, хлебаем с Мишанкой, стараясь не отстать друг от друга. И обоим нам хорошо оттого, что мы вместе, оттого, что сидим за одним столом.

— Чудно на вас смотреть, — говорит тетя Оля, посмеиваясь, — ровно братья. Ишь, как льнете друг к другу. И никакой разницы в вас нету, несмотря что один работяга, второй интеллигентец, один неуч, второй грамотный. А?

Мишанка фыркает:

— Во. Понесла, понесла!

Он совсем не замечает в голосе матери шутки, хотя тетя Оля с этими «учеными-неучами» подтрунивает над нами при каждом удобном случае. А дело в том, что я в свое время закончил десятилетку, а потом заочно — экономический техникум, а Мишанка не осилил и девяти классов.

— Чего несешь-то? — продолжает Мишанка. — Работяга — не работяга. У каждого жизнь по-своему складывается. И учеба тоже. Одному она как по маслу, другому — ровно по наждаку. Чо попрекаешь?

— Прямо как по наждаку? — переспрашивает тетя Оля.

— Понятно. А чо же ишшо?

— Ой, Минька! — хлопает себя ладонью по бедру тетя Оля и качает головой. — Ой, уморисся с тобой! От научился человек рассуждать, а, Миколка! А ну-ка расскажи ему про наждак. Расскажи, расскажи, чтобы он не прикрывался разными рассужденьями.

— Может, не надо, тетя Оля? — улыбаюсь я.

— Нет, ты расскажи, расскажи, — настаивает тетя Оля и хитро поблескивает глазками. — Расскажи давай.

Мишанка смотрит на меня недоуменно.

И этот его диковатый взгляд сразу отбрасывает меня на несколько лет назад, совсем в другую обстановку.

— …Итак, значит, на прошлом уроке мы изучали сперматозоиды и яйцеклетки… — Это говорит наша школьная биологичка Анна Константиновна Белова, пожилая, степенная и добрая женщина: — Давайте повторим. Типсин! Идите к доске и расскажите, как происходит оплодотворения клетки у млекопитающих.

Мишанка делает вот такие же настороженные глаза, бледнеет в недоумении и не двигается с места.

— Тип-син! — повторяет по складам Анна Константиновна.

— Чо?

— Я вас прошу выйти к доске.

— А почо мне туда?

— Как это «почо»? Расскажите, как происходит процесс оплодотворения у млекопитающих.

В классе целомудренная тишина. И вдруг эту тишину молнией-бритвочкой распарывает тоненькое-тоненькое «Кх-и-и-и…»

Это Мишанка, уронив голову на парту и спрятав лицо, весь подрагивает от смеха. «Надо же!» Ему кажется, что старая учительница при всем классе, при девчонках разыгрывает над ним хитренькую шуточку. Да и как не покажется, если весь прошлый урок просидел и просмотрел в окно, считая, сколько штакетин в изгороди, а книжки не раскрывал уже добрых полгода. Еще в начальных классах было: как перевяжет их с осени ремешком, так и таскает через плечо до весны, не развязывая.

— Типсин, — жалобно говорит добрая Анна Константиновна. — Выйдите, деточка, из класса. И явитесь, пожалуйста, в школу с мамашей. Давайте, давайте, не задерживайте нас…

Мишанка добросовестно исполняет просьбу, приводит в школу тетю Олю, и ту приглашают на урок. Урок литературы.

— Типсин! — без обиняков, сразу вызывает Мишанку «русачка» Лидия Ивановна Прончатова, тоненькая, нервная девица. — Раскройте, Типсин, идейный замысел рассказа Тургенева «Хорь и Калиныч».

— Кольша! — ширяет меня Мишанка большим пальцем под бок. — Подсказывай! — и бодренько хлопает крышкой парты.

— Иван Сергеевич Тургенев, — одними губами шепчу я, — в своем рассказе «Хорь и Калиныч»…

— Иван Сергеевич Тургенев, — с пафосом начинает Мишанка, — в своем рассказе «Хорь и Калиныч»…

— Так, дальше, — бросает Лидия Ивановна и пронзительно смотрит мне в глаза. Мне ничего не остается, как плотно сжать губы.

— Эта-а-а, — продолжает после некоторой паузы Мишанка. — Значи-ит… В своем рассказе «Хорь и Калиныч» Иван Сергеевич… Эта-а-а. Товарищ Тургенев… Значи-ит…

— Что — значит?

— Вывел знаменитые образа, — выпаливает Мишанка.

— Что?

— Вывел знаменитые образа…

— Типсин! — взвизгивает, синея, Лидия Ивановна. — Вы что? Вы что, я вас спрашиваю! Не можете отличить классика русской литературы от церковного богомаза! Садитесь! Два! Два-два-два! И несмотря на присутствие вашей мамаши. Да!