Николай Волокитин - Демидов кедр

— Чо тако с ним?

— Дак он вот, здеся. Пусть сам тебе все поведат.

Бородатый, толстый и здоровый, как сентябрьский медведь, «братка», то есть Денис Данилович Кутепов, с кряканьем поднимается с полу, где сидел на корточках, опускает ручищи по швам.

— Как бы это… поскладней высказаться-то? — медленно говорит он, сутулясь. — Слабость как-то напала в последнее время, прямо хоть плачь.

— Аппетит пропал, ли чо ли?

— Да нет. Аппетит нормальный.

— Чижолое подымать не можешь?

— Да я вроде шибко-то чижолое никогда в жизни не подымал.

— Может, голова по вечерам кружится? Тошнит?

— Да не… Как бы это половчее-то объяснить. В обчем, такое дело. Вся организма какая-то не такая стала. К примеру, раньше выпьешь четверть первача, и хоть бы хны, а ноне возьму бутылку «Московской» после бани, и на второй день до обеда дрожь пробират, прямо хоть плачь.

— Оссподи, боже ты мой! — машет рукой тетя Оля и хохочет. — Да таку-то болезню в один день вылечить можно. Самому.

— Что ты говоришь? — светлеет ликом Кутепов. — Как, Осиповна, скажи?

— Да не брать «Московскую, и все.

Денис Данилыч аж давится и долго переминается с ноги на ногу.

— Дак ить как ее, милую, не брать. Кака без ее жизни, кака радость. Можеть, ты, Осиповна, как-нибудь по-другому подсобишь, а? Ты ведь лучше доктора во всех этих делах. Может, травка кака есь от дрожи, а?

— Травка? — переспрашивает тетя Оля и усмехается одними глазами. — Есть така травка. Шибко хорошо помогает. Только ее опеть же ровно полгода надо принимать. И полгода в рот не брать «Московскую.

Денис Данилович не задумывается.

— Ну, полгода — это не вся жизня. Можна! Можна выдюжить. Давай, Осиповна, твою травку.

Тетя Оля откладывает вязанье, проворненько семенит к кровати, выдвигает из-под нее большущий фанерный ящик со снадобьями и подает Кутепову пучок сухой травы.

— Вот, — говорит она. — Заваривай ее как чай. И каждый день по две столовые ложки. Утром и вечером. Только не больше, а то худо будет.

— Ну, чо он глупый, ли чо ли, — отвечает за брата Митрий Данилович. — Спасибо тебе, Осиповна, спасибо, соседушка, дай бог тебе здоровья… Дак, говоришь, стоит, значит, податься на Хвистарь? Значит, пымам мы там карася?

— Пымате, пымате, даже и сумневаться не стоит, — машет рукой тетя Оля.

— Ну и ладно, пошли мы, значит. До свиданьица.

— Да посидите ишшо, чой-то вы, совсем ведь еще рано.

— Рано-то рано, да завтра вставать еще ране, за сеном ехать. Так-то.

После ухода Кутеповых в комнате становится просторней, и мы с Мишанкой устраиваемся на табуретках за столом.

Тетя Оля снова садится за сеть, посмеиваясь чему-то своему. И Рада посмеивается и Земфира. Наверно, над Денисом Кутеповым. Кто их поймет, этих женщин.

— Ну, дак чо, парни-пареньки? — спрашивает тетя Оля весело. — Как кинишко-то?

— Да ничо кинишко, — бросает Мишанка. — Можно посмотреть.

— Вы бы хоть это, как-нито деда Федота, чо ли, сводили бы с собой. А то, мотрю, совсем дед чой-то смурной стал. Даже не разговариват как-то путем. А, Федот Макарыч?

— Эх, Осиповна-а, — не замечая в ее голосе шутки, тянет из своего уголка на кровати дед Шутегов. — Чо там кино! Вот если б ты моей карге како-нибудь снадобье сготовила, чтоб она чуть помягче стала, это было бы да!

Большеголовый, лысый и худой, он сидит в своем уголке и щурится, как кот.

— Э-э-э, Федотушка! — качает головой тетя Оля. — Тут, паря, мои снадобья ни к чему. Тут ты — всему царь и бог.

— Какой я там царь, — отмахивается старик.

— Ну, не царь, так мужик. А в семье мужик должен руководить, а не баба. Сколь уж разов тебе об этом говорила. А ты все как тряпица полова, — отчитывает она старика и вдруг спохватывается на полуслове. — Ой, господи! Да чо же это я седни! Про чай-от, про ужин совсем забыла. И вы никто не напомните. Ить столь уж сидим. И все, как соловьи, баснями кормимся.

Она проворненько соскакивает с табуретки и семенит к столу, смахивая с него, быстренько нарезает хлеба, ставит стаканы под чай, вытаскивает из печки сковородку с жареной картошкой.

— Пожалуйте, пожалуйте, гостеньки, к столу, — приглашает. — Все пожалуйте.

Никто не отказывается. Рада с Земфирой так, кажется, давно уже ждали этого приглашения. Только дед Шутегов мнется.

— А ты чо? — удивляется тетя Оля и опять спохватывается. — Ой, совсем забыла. Тебе ж чебачков малосольненьких надо. Ты ведь без чебачков-от как те чебачки без воды.

Тетя Оля семенит к лавке, достает из-под нее трехлитровую банку и вываливает в здоровенную, как мазовский скат, миску пряную, в рассоле рыбу.

— Да чего ты суетисся, Осиповна! Не надо мне чебачков, — отказывается дед Шутегов, пододвигаясь к столу, но отказывается так, что даже младенцу, будь он здесь, стало бы понятно, что чебачков ему надо.

— Ишь ты, какой прихотливый, — усмехается тетя Оля, тоже приспосабливаясь на уголок.

За столом всем тесновато, но ничего, устраиваемся. Некоторое время молчание, только позвякивают о сковороду вилки. Лишь старик Шутегов что-то бубнит-бубнит потихоньку, посматривая заискивающе то на тетю Олю, то на Мишанку, то на Раду, не забывая, между прочим, о еде. Он ловконько так поддевает из миски чебака, несколькими движениями спускает кожицу, подносит его ко рту — раз-раз-раз! — будто губной гармошкой скользнул по губам, — и от чебака один хребет. Старик откидывает этот хребет на стол, поддевает вилкой копну картошки, кусает хлеб и за нового чебачка. И таким же манером разделывается с ним, быстренько и играючи.

— Ты чо там бубнишь-то? — спрашивает тетя Оля. — Говори толком, ничо не понять.

Старик так же маслено поглядывает на тетю Олю, но не торопится говорить. Раскрасневшийся, чуть захмелевший (почему-то всегда хмелеет от еды), он успевает проглотить еще пару чебачков и еще пару навильников картошки и только после этого, обтерев рукавом рубахи губы, подает голос, внятный и вразумительный.

— Ах, чебачки, ах, чебачки! — икнув, взахлеб толкует он. — Вот царска еда! И вобче все как-то ровно из золота: и картошка, и хлеб. Как только ты умеешь так готовить, Осиповна? А моя карга как заварганит чо, в рот не лезет, честно мое слово.

— Эк какой, эк какой! — таращит тетя Оля глаза на Шутегова. — Понес, понес! Да ты чо это, старый? Ты чо же бабу-то свою конфузишь на народе? Ты это, парень, брось. У нас так не делатся. Ты лучше ей самой об этом скажи, а нам это ни к чему. Ишь, разошелся!

— И скажу! — хорохорится опьяневший от сытости дед. — И про друго скажу. Ты чо думать, я ее боюсь, ли чо ли? Пенсию кто получат? Я. С самой молодости кто деньги в дом мешками таскал? Я. Все скажу ей, старой ведьме, и таку встрепку задам…

— Федо-от! — В этот самый миг слышится из сенцев голос бабки Шутеговой (она никогда не заходит к Типсиным и всегда зовет деда через двери). — Федо-от, падла старая! Домой! Ишь повадился под старость шуры-муры крутить. Это надо же, до полуночи черт-те где пропадат! А ну, живо чтоб здесь был!