Владимир Домашевич - Меж двух огней

Лукашик промолчал, хотя хотелось сказать многое,— все то, что не давало ему покоя в последние дни отступле­ния: что сопротивляться бесполезно, что надо бросать винтовки и, пока не поздно, пробираться домой.

— Знаешь, чем это пахнет? — не отставал сержант, решив, видимо, что Лукашик испугался.

— А ты не пугай,— равнодушно сказал Лукашик.— Еще неизвестно, как мы сегодня переночуем.

— Нигде не денешься,— успокоил его сержант.— Лишь бы сам не убежал.

— A-а, так ты нарочно пошел со мной, боялся, что убегу,— только теперь дошло до Лукашика, почему так быстро был решен вопрос, кому возвращаться за поте­рей.— Зря старался.

— Не криви душой, Лукашик, я тебя немного раску­сил,— голос сержанта звучал весело.— Слабый ты чело­век, что-то в тебе надломлено. Веры маловато. А когда человек не верит в то, что делает, так он или совсем ни­чего не сделает, или испортит.

— А ты веришь? — в упор спросил Лукашик.

— Я — верю,— твердо ответил Букатов.— Верил и верю. Мы...— он сделал паузу — специально или не нашел нужного слова.— Все это временно... Мы вернемся сюда. Вот увидишь.

— Слепой сказал — увидим,— неуверенно отозвался Лукашик.— Надо быть или очень умным, или последним дураком, чтобы теперь...

Лукашик не кончил — споткнулся о какое-то полено и полетел наземь.

— Тьфу,— выругался он, лежа и ощупывая предмет, на который упал.— Винтовка... Проклятая!..

— Какая винтовка? — не понял сержант Букатов.

— Да вот, кто-то бросил, а я чуть шею не сломал.

Лукашик услышал, как сержант скрипнул зубами и со злостью сказал:

— Бросают, гады. Не знают, что потом подбирать придется. Ну, посмотрим...— и он погрозил кулаком кому-то в темень.

7

Они заняли чужие окопы на левом высоком берегу не­широкой речки. Перед ними, как на ладони, лежал низкий правый берег, поросший небольшими кустиками можже­вельника, постепенно переходящими в редкий перелесок. Мост через речку был взорван нашими саперами, после того как по нему протарахтела последняя подвода воин­ского обоза.

Лукашик почувствовал себя как-то увереннее. Можно хоть немного отдохнуть душою после бесконечного страха, постоянного ожидания нападения с воздуха или земли. Правда, с воздуха их и тут никто не прикрывал, но у Лу­кашика уже выработался какой-то инстинкт предвидения. Он мог с уверенностью сказать, что если над головами два дня подряд висели самолеты, то на третий будет хоть небольшая, но передышка. С чем это связано, нельзя было объяснить, так как не все законы войны научился разга­дывать и понимать этот слишком штатский боец Лука­шик, как назвал его сержант Букатов.

Важно было одно: они отгородились от противника рекой; подступы к ней простреливаются, им дали пушки-сорокапятки. Правда, Лукашик скептически смотрел на эти пушечки, которые дюжий человек мог, казалось, взять за хобот и сбросить с берега в речку. А если немцы под­катят несколько добрых пушек, двинут танки, — тут бу­дет слишком жарко.

— Эй, хлопцы! — послышался рядом голос Чижова,— Пошли искупаемся.

— Вода холодная,— отозвался кто-то.— Иди сам.

Над песчаным бруствером поднялась голова сержанта Букатова.

— Купаться не разрешается! — крикнул он.— Умыть­ся можно, только не всем сразу.

Медленно всходило солнце. Красный слепой его диск нехотя отрывался от земли, прячась за далекие полосы тумана на горизонте. Над рекой тоже висела редкая заве­са белесого тумана, она застилала весь правый берег и доходила почти до самого леса.

Было непривычно тихо, веяло чем-то мирным, что не раз и не два встречалось в жизни. И показалось Лукашику, будто пришел он с хлопцами на рассвете косить при­речный луг; косы у всех острые, в торбе у каждого есть чем подкрепиться, мускулы играют молодой силой. И хо­чется скорее, подвернув штанины, ступить в ледяную росистую траву, размахнуться косой и взять первый ши­рокий прокос, чтобы потом гнать и гнать его, пока коса не сядет, пока на спине не выступят соленые пятна пота. Тогда отобьешь косу, поплюешь в ладони — и снова про­кладываешь себе дорогу, слышишь, как со свистом подре­зает острое лезвие податливую траву, как слева высоким душистым валком ложится она на землю.

А потом, когда пригреет солнце, так приятно выку­паться в прохладной воде, освежить разгоряченное рабо­той тело, с аппетитом поесть сала с хлебом, запить кислым молоком из кринки и прилечь на часок поспать. Крепок, здоров сон на свежем душистом сене! Проснешься — уста­лость как рукой сняло, и снова готов махать косой до седьмого пота, до другой росы...

А теперь... Они будут косить пулями, их будут косить, и неизвестно еще, кому суждено выбраться отсюда не под­резанным неумолимой косой судьбы...

Его раздумья перебил Солоневич. Он с кряхтеньем ввалился в окоп возле Лукашика, осыпав целую кучу песка.

— Ну, брат, и помылся! Что твоя баня,— говорил он, довольно растирая руками синеватые заросшие щеки, приглаживая стриженые, с сединой, волосы. Потом надел пилотку, подпоясался и обтянул влажную гимнастерку.— Иди, смой грехи, сразу на душе легче станет. Я тут по­сторожу.

На реке слышались смех, плеск, веселые, возбужден­ные голоса, хлопанье по голым спинам.

Лукашик съехал с обрыва и сразу ботинками залез в воду. Видно, у самого берега было довольно глубоко — вода стояла темная, неприветливая, хотя и спокойная.

Не успел Лукашик намочить руки, как сверху закри­чали, чтобы все возвращались.

— Скорей, скорей! — далеко разносилось над водой.— Занять свои места-а!

Кругом было тихо. Лукашик, осыпая песок, покараб­кался наверх, мысленно ругая начальство, которое никогда не даст сделать того, что тебе хочется.

Но как только он выбрался наверх, сразу услышал вда­ли неясный рокот моторов. И самое странное, что рокот этот доносился с востока. «Неужели свои? Неужели?.. — спрашивал себя Лукашик.— А что, если... Нет, не может быть!»

Никто из бойцов не мог сказать ничего определенного: пожимали плечами, гадали, спорили.

Лукашик занял свое место возле Солоневича. Навалившись грудью на заднюю неприкрытую бруствером стенку окопа, он напряженно вглядывался в дорогу, но ничего не мог различить. А гул нарастал, явственно приближался. Уже было ясно, что ревут мощные танковые моторы. Только чьи?

Окопы ожили: все бегали, суетились. Еще одна искра, и вспыхнула бы паника.

— Наши! Наши! — прокатилось по траншее.

Это немного успокоило людей. Напряженность спада­ла, а с нею и бдительность. Многие вылезали из окопов, сидели на брустверах. Артиллеристы, разместившиеся за первой цепью пехоты, теперь очутились впереди и не зна­ли, что делать: поворачивать свои пушки или нет.

— Вон они! — крикнул вдруг Солоневич, который стоял рядом с Лукашиком, вглядываясь в дорогу.