Владимир Домашевич - Студенты последнего курса

Они перешли плотину, направляясь к лодочной стан­ции. Пришлось выстоять длинную очередь — в погожие дни лодки нарасхват. Галя начала нервничать.

Солнце жгло неимоверно, и вода манила к себе про­хладой, а тут надо было стоять в очереди. Наконец Ру­синович отдал свой паспорт, получил квитанцию и пошел брать лодку, а к ней и весла.

Они вошли в лодку. Русинович оттолкнул ее от при­стани, вывел на свободное место.

— Ты веришь в приметы? Гляди, чертова дюжина.

— Я и не заметила,— равнодушно сказала девушка, однако наклонилась и посмотрела на борт, где красовались цифры.— Думаю, шторма не будет и нам ничего не угро­жает?

— Кто внает... Буря бывает и в стакане воды,— задумчиво ответил Русинович.

— А ты боишься?

— Той, что в стакане, не боюсь, но не люблю. Давай лучше загорать,— предложил Русинович.

В ярко-красном купальнике Галя стала еще привлека­тельнее. Руки у нее были полные, гладкие, кожа нежная, под купальником вызывающе торчали острые груди.

— Этот купальник тебе к лицу.

— Что ж, это приятно. Буду в нем чаще... ходить...

— Я не против, но нас оштрафуют...

— Расплачиваться будешь ты!

Галя сидела напротив него, на корме, смотрела по сто­ронам, щурила темно-серые глаза, будто кого-то искала. Это занятие ей скоро, видно, надоело, и она сказала Русиновичу:

— Дай я сяду на весла. У тебя они не так ходят.

Они поменялись местами, лодка качнулась, Галя вскрикнула. Русинович успокоил ее:

— Не бойся, тут мелко.

Веслами она работала хорошо, то пружинисто выпрям­ляясь, то подаваясь назад, посылая весла вперед; лицо раскраснелось, волосы падали на глаза, и она откидывала их резким взмахом головы.

— Ты гребешь, как рыбачка,— похвалил ее Русипович.

— А что, я и есть рыбачка... Выросла на Соже, когда-то с отцом любила рыбу ловить...

— А я рос вдали от воды. Потому и плаваю, как топор. А ты как? Перемахнешь наше озеро?

Галя посмотрела на левый берег, потом на правый.

— Если бы сказали, что на том берегу меня ждет счастье, переплыла б...

— Какое счастье?

— Счастье у каждого свое...

Лодку закачало на волнах: мимо величественно про­плыла, как «Летучий голландец», яхта под голубым кли­ном паруса. Галя сложила весла, лицо ее стало мечтатель­ным, красивым. Она продекламировала:

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом,

Что ищет он в стране далекой,

Что кинул он в краю родном?

И чем-то таким необычным повеяло от этих знакомых слов на Русиновича, что ему вдруг захотелось удивить де­вушку каким-небудь неслыханным подвигом, нарушить привычное течение времени, чуть заметное, как вода в этом почти стоячем искусственном озере, сделать что-то такое, чтобы Галя сказала: «Ты — мой единственный, мой любимый, ты самый смелый, самый лучший, самый... самый...»

— Пусти меня на весла,— решительно сказал Русино­вич Гале.— И крепко держись.

Они снова поменялись местами, стоя и держась за руки, разминулись, лодка неустойчиво качалась на воде, готовая зачерпнуть то одним, то другим бортом.

Русинович сел на лавку, крепко уперся ногами в пере­кладину на дне, поплевал на ладони, как когда-то, прежде чем взять в руки топор или лопату.

Тонко скрипели уключины, лодка рывками летела впе­ред, а Русинович, налегал изо всех сил на весла, гнал и гнал ее по ровной озерной глади, только изредка озираясь назад, чтобы не врезаться во встречную лодку, порой на­рушал ритм движения, загребал одним — то правым, то левым — веслом, пока огибал преграду. Они быстро шли против слабого здесь течения, мимо берегов, облепленных отдыхающими, мимо купальщиков и лодок, которые вспе­нивали воду, мимо прибрежных кустов и островов.

Русло реки начало сужаться, раздваиваться на рукава, то узкие, то широкие, поросшие камышом и водорослями, по которым лодка едва ползла и которые цеплялись за весла. Но Русинович не замечал ничего. Волосы его рас­трепались и падали на мокрый лоб, лицо раскраснелось, а мускулы рук как бы вспухли. С непривычки начинало жечь ладони, немного побаливала спина, но Русинович не хотел сдаваться. Пускай она увидит, что он хоть и сухо­путный человек, вырос на суше и в лодке сидит всего, может быть, пятый раз, однако и он умеет грести не хуже ее, рыбачки...

— Ой, какой ты неуклюжий!

Этот вскрик словно разбудил Русиновича.

— Что такое?

— Ты облил меня всю. Смотри! Кто так гребет?

— Прости... Вода чистая...

— Если чистая, так можно обливаться? — Она с доса­ды чуть не плакала.

Лодка шла прямо на низкий, заросший высокой травой остров, и Русинович все налегал и налегал на весла. На­конец она уткнулась носом в мягкий берег и стала.

— Высадимся на безлюдный остров.

— Ты уверен, что он безлюдный? А может, тут лю­доеды?

Русинович заметил, что злость у девушки прошла. Он подал Гале руку, помог выйти на берег.

— Сейчас проверим...

— Не помешало бы, чтобы тут был буфет.

— Буфет — роскошь для студентов,— сказал Русино­вич, а сам подумал: действительно, как-то нехорошо по­лучается — он даже не догадался купить девушке хотя бы конфет.

— Будем купаться? — спросил он Галю.

— Я не хочу. Вода холодная,— отказалась она.

Русинович выволок чуть не наполовину лодку из воды, положил весла на траву и с разбега бухнулся в озеро. В этом месте было глубоко, вода обожгла тело родниковым холодом. Он взмахнул руками, выплыл наверх, протер глаза, оглянулся. Гали не было видно. Тогда он медленно и неуклюже поплыл к противоположному берегу, дальше от острова, и скоро почувствовал, что стало мельче — тут вода была совсем теплая. Отдохнув немного, он поплыл назад.

Лодка была на месте, а Галя куда-то исчезла.

— Галя, где ты? — крикнул Русинович.

Она не откликалась. Ему стало страшно. Он побежал по берегу, выбрался на небольшой бугорок, где травы бы­ло меньше, зато под ногами не хлюпала вода, росли лопу­шистые калужницы, розовели смолки, покачивалась на ветру метлица. За небольшим лозовым кустом увидел Галю. Она сидела на кочке и плела венок из маленьких бледно-голубых незабудок.

Он молча стал возле нее, блестя мокрой кожей на солнце. Ждал, что она скажет ему, может, пригласит сесть рядом, но девушка молчала, даже не взглянула на него и продолжала плести венок.

Он сел возле нее, обнял за талию.

— Не дотрагивайся, ты мокрый,— запротестовала она и отодвинулась.

— Галя! — Он снова придвинулся к ней.— Я хочу знать, что ты обо мне думаешь...

Она не шевельнулась, не оторвала глаз от венка — будто важнее этой работы теперь у нее ничего не было на свете.

— Слышишь, Галя? — тихо спросил Русинович.

— Чудак! Зачем об этом говорить? И так все ясно.

— Может, для тебя ясно, а для меня нет. Я хочу знать...

— Надо быть догадливее. А всего знать никогда не будешь,— поучительно сказала она, вплетая новые цветы в венок. — Правда, красиво? — Она повернула голову к Русиновичу.