Григорий Ершов - Холодные зори

Разговор с другом успокоил Володина.

— Не скучно одному-то у железяки этой? — спросил тот, повеселев, участливо и благодарно.

— Да нет, Володя. Кака тут скука? Вон кочуринский дом отсель как на ладошке, рассматривал да думал — хорошего перца задали наши командиры этой шпане казацкой да жандармской мелюзге, век будут помнить. Нашего брата не замай — так-то вот, друг Володимир. — И Василий искренне улыбнулся.

Разговор с Володиным хотя и потребовал от него большого напряжения воли и душевной крепости, но и самого все больше и больше укреплял в вере, что рабочую косточку никакой силе не сломить. В нем родилась столь важная для стойкого и верного бойца некая отчужденность в размышлениях о происходящем, от личной своей судьбы. С большим волнением и сердечной болью думал он о грозной опасности для своих товарищей, для этого вот юного паренька, всей своей сутью глубоко ощутив слепую разрушительную силу, которая обрушилась на их ничем, собственно, не защищенные головы. Но ясно понимал, что только в жестокой и бескомпромиссной борьбе сознательные рабочие могут добиться и для себя, и для потомков лучшей жизни, того светлого будущего, ради которого и свершаются народные революции.

В этой его твердой убежденности и состоял секрет того мужества, которое проявил он в беседе со своим напарником.

Окончательно успокоенный ушел Володин на свой пост.

И когда земля тяжело ухнула в третий раз, Володин еще больше приободрился: «Шут с ними, пусть себе палят, для того и солдаты, чтобы на народ страх наводить».

Вряд ли кто из баррикадников, кроме разве Матушева да Дмитрия Курсанова, испытал на себе ранее артиллерийский обстрел. И надо ли было удивляться, что каждый на баррикадах был уверен, будто снаряд летит прямехонько к нему и разорвется именно на его баррикаде или совсем рядом. Но, видно, у всякой войны свои законы. Если на фронте, еще не испытав артиллерийского налета, солдаты обычно дружно кланяются каждому снаряду, и, прикрыв голову саперной лопатой, сгибаются в окопе в три погибели, только бы, дай-то бог, пронесло мимо, баррикадники поступали совсем иначе. Каждый из них был уверен, что снаряд летит к нему, и пытался уследить за его полетом, далеко высовываясь, вытягивая голову над баррикадами и поводя ею во все стороны разом. Было очень страшно, однако баррикад никто не покидал в силу самого могучего закона, который и поныне движет устремлениями передовых людей земли, — закона локтя товарища по справедливой, сознательной борьбе за лучшее будущее, закона коллективизма, единства людей, что дружно, как один, встали вместе, с девизом «один за всех, все за одного», где случается и жизнь отдать одному за всех.

Вражеская артиллерийская батарея вела теперь по всем правилам позиционной войны размеренную методическую пристрелку к объектам вокруг самой крепости восстания, главной баррикады и четырехэтажного красного здания кирпичной церковноприходской школы, чтобы затем ударить наверняка.

Третий снаряд попал как раз в тот домик, где недавно останавливался доктор Корзанов. Пламя охватило его сразу, как только опала земля и стала оседать пыль, поднятая взрывом.

С баррикады на мостовую проулка, уже политую кровью их товарищей, попрыгали боевики. К ним присоединились и санитарки, и женщины, принесшие хлеба и горячей картошки сыновьям и мужьям. Двумя большими крюками на длинных жердинах (все это было тотчас доставлено жителями соседних домов) люди, суетясь и порою мешая друг другу, начали растаскивать балки и доски прямо с крыши, ведрами черпали воду из пожарных кадушек, поливая стены соседнего дома, чтобы сбить пламя, раздуваемое ветром. Народу сбежалось много. Тушением, скорее, локализацией пожара руководила вездесущая и неуемная Ефросинья Курсанова. Платок с головы съехал на плечи, телогрейка была ей велика, и рукава, подоткнутые снизу, снова распустились, мешая в работе, но закатывать их вновь было некогда. Обхватив краями длинных рукавов и крепко зажав один из длинных пожарных шестов, Ефросинья, напрягаясь из последних сил, прямо на себя стаскивала горящие бревна, срывая их с пылающего сруба. Брови ее были опалены, лицо покрыла сажа, край длинной, не по росту стеганой телогрейки уже начал тлеть. Но Ефросинья не замечала этого. Ее руки кровоточили, в ушах стоял звон, во рту пересохло. Но несмотря на предельное физическое напряжение, она еще успевала следить за движением огня, вовремя подавала команды доброхотам, занятым тушением пожара, окриком остерегая людей от возможного обвала стены или стропил.

Ни треск огня, ни гомон людей, ни змеиное шипенье воды, ни удары пожарных крюков не смогли перекрыть резкий высокий Фросин голос. Он слышался повсюду и организовывал эту своеобразную пожарную команду, что состояла большей частью из женщин и подростков, которые успели сбежаться на пожар из соседних домов, улочек и тупичков.

Основные силы дружинников по-прежнему были заняты на баррикадах; они отражали попытки солдат и полицейских проникнуть в район главной баррикады. Но этот пожар положил начало не менее драматическим событиям у пожарной каланчи.

Дед Евсей, дежуря на смотровой площадке пожарной каланчи, увидел в месте падения снаряда пламя. По давней привычке он тут же ударил железякой по обрубку рельса, что болтался на специальной стойке сбоку площадки.

В пожарке услышали набат и также по привычке запрягли коней в повозки с бочками, наполненными водой, а пожарные, прикрепленные к насосу, поволокли длинный шланг в сторону Волги, чтобы качать воду.

— Назад! — скомандовал вдруг рыжий верзила брандмайор.

Пожарные с насосом, укрепленным на большом ломовом полке, вернулись, с удивлением смотря на пожарную катушку и не пригодившийся вдруг шланг.

А рыжий, увидев, что горит в районе восстания, решил, что настал час поквитаться с дружинниками, а заодно не упустить и эффектного случая доказать свою преданность и престолу российскому, и господам директорам Волжских заводов.

В воспаленном предвкушением громкой славы мозгу созрел коварный план.

Приказав изготовить из длинных тонких полешек сухих березовых дров болванки с оструганными в виде рукоятки концами, он самолично старательно обмотал их паклей, затем все щедро смочил керосином. Получились метательные снаряды-зажигалки. Это оружие он погрузил на одну из подвод рядом с огромной бочкой, до краев наполненной водой. Теперь было разрешено насосным тянуть шланг от Волги, наполнять подводы с огромными бочками для воды.

Перед «делом» брандмайор лично преподнес каждому пожарнику по стакану царевой водки. Затем сказал короткую речь:

— Послужим, братцы, государю и вере русской, отобьем каланчу, порушим баррикады и освободим пути бравым казачкам к логову заговорщиков. Защитим царя и Россию от позорного бунта голоштанной голытьбы!