Григорий Ершов - Холодные зори

Но появился и список № 1. Его с нарочным срочно передали казакам и офицеру от жандармерии, прибывшему на Волжские заводы из губернии во главе отряда карателей.

Список указал имена, улицы, дома, где жили бунтовщики и их семьи.

Казаки с пьяным гиканьем и посвистом летали на разгоряченных конях по улицам поселка, стреляли по окнам домов, если они оказывались не закрытыми ставнями или не были плотно занавешены шторами изнутри. Врываясь в дома обывателей, казаки грабили, забирая вещи, часы, если находили, подчистую забирали драгоценности, деньги, продукты. Мужчин избивали, женщин насиловали.

Это был кровавый разгул, настоящий шабаш. Черты сатанинской организованности лишь подчеркивали необычную жестокость и звериную беспощадность.

Рабочим-революционерам казаки и жандармы мстили не только за свое бессилие перед их сплоченностью и бесстрашием, но теперь и за то, что в этих домах нечем было поживиться, здесь не было ни ценных вещей, ни денег, ни драгоценностей.

Ксения Ипатьевна Кочурина оказалась одной из первых среди подвергнутых издевательствам и насилию. Дом Кочуриных был еще в начале восстания изрешечен пулями, пострадал от взрыва бомбы. И когда этим взрывом был убит околоточный, еще тогда ворвавшиеся в дом казаки беспощадно изуродовали и убили девушку и мальчика, случайно оказавшихся в этом доме. Изрубили они на мелкие куски также и старуху — хозяйку дома. Все исковеркали, поразбивали, искромсали. Ксения Ипатьевна, жена Кочурина, была женщина очень добрая и отзывчивая на чужую беду. В этом доме с товарищами по партии долгие годы она делилась последним куском хлеба, последней миской щей. Любила и поворчать на своих, когда являлись ночь-заполночь, а она беспокоилась, не нагрянула б полиция. Вот и учила мужа и его товарищей: «Или поспокойней-то никак нельзя, ну что в темь таку заявились? Чем вас ночью кормить буду? Дыму показывать нельзя, огня для света и того в доме не зажжешь яркого, сидим вон, окна одеялками позанавешенные, как сурки в норе, а и нагрянуть могут, куда я вас стольких-то пораспихаю?»

И начинала чем ни есть кормить, обихаживать, стелила на полу, на печи, в чулане. Она была близкий товарищ всем друзьям Кочурина по партии, по работе, по боевой дружине. Знала она многое и о Кочурине, и о каждом из его друзей: от нее тайн в этом доме ни у кого не было. И теперь страшной ценой нечеловеческих мук доказывала она верность делу рабочему, мужу своему, его партии, его товарищам по восстанию.

Ее допрашивали долго и методично: «Где твой муж? Скажи адреса его знакомых, друзей. Мы все одно найдем его. Не упирайся, дура баба, не молчи».

Ее били молотком по пальцам рук, босыми ногами проволокли во дворе по снегу, а затем поставили на угли и горячую золу из только что протопленной печки.

Козлова, соседка по дому, была тайным осведомителем полиции и жандармского управления. Она выдала полицейским даже родного брата. От нее они хорошо знали о роли Кочурина в партийной организации и в дружине, а также о тех, кто бывал с ним дома, кто с ним работал. Но не знала она и не могла знать, куда отошла дружина во главе с Сочаловым и Кочуриным, где укрылись «зачинщики» и «главари». Но твердо Козлова знала, что ни у Степана Кочурина, ни у его друзей никогда не было тайн от Ксении Ипатьевны.

Кочуриной прижигали тело раскаленными на угольях шомполами, ее избивали этими же шомполами и казацкими нагайками со свинчаткой, потом обливали холодной со льдом водой, чтобы снова пытать.

Но она молчала.

Так и умерла, не сказав палачам ни одного слова.

Чернокосую красавицу Фрузу полицейские поджидали долго. Ее мать они убили выстрелом в упор, а тело бедной женщины сбросили в подпол. Люк оставили открытым. Лампу загасили. Лишь малиновый свет лампадки падал на образа. Входная дверь была неплотно закрыта, и ее слегка раскачивало ночным морозным ветерком. То она откроется немного, скрипнет в подмерзших петлях, то ее прижмет ветром, она еще раз жалобно скрипнет и прикроется, но не плотно. Налетит новый порыв ветра, и дверь снова заскрипит, застонет и приоткроется, напуская в сени холод. Внутренняя дверь была прикрыта плотно, но не заперта.

Фруза отпросилась у Корзановой в госпитале проведать мать и, озираясь по сторонам, где улочками, где проходными дворами бежала, чтобы до рассвета успеть вернуться к подружкам.

Ей показалось странным, что входная дверь, всегда плотно прикрытая заботливой хозяйственной матушкой, сейчас визжала на петлях и стукалась о порожек. Прикрыв плотно дверь, Фруза прислушалась. Огня в доме сейчас почти никто не жег так, чтобы видно было с улицы, но свет лампадки Фруза увидела еще подходя к дому.

Раскрыв дверь в комнату настежь, Фруза сама осталась в сенях. И снова стала прислушиваться. Ей показалось, что кто-то тяжело дышит за печью. «Может быть, мама устала за день и угрелась». Из комнаты тянуло теплом. И тут Фруза увидела открытый люк подполья. Не случилось ли уж чего с мамой, подумала Фруза и кинулась к открытому люку.

Розовый отблеск лампадки дрожал бледным колеблющимся светом, чуть озаряя запрокинутое лицо старой женщины. Полные ужаса глаза матери были широко открыты, и Фрузе показалось, что в ее зрачках теплится жизнь. Крупное ширококостное тело старой женщины было неестественно вывернуто и терялось во мгле. Фруза низко наклонилась, чтобы рукой коснуться материнского тела. Но в это время сверху на нее свалилась чья-то непомерной тяжести туша. Фрузина шея была прижата к острому краю люка, и ее лицо оказалось почти рядом с лицом ее мертвой матери. Одна рука упала вниз, в темный люк, а другую ей заломили назад, на ноги набросили петлю и больно стянули веревку. Теперь чья-то лапища шарила в темноте, выискивая ее свесившуюся вниз другую руку. И вот уже обе руки сыромятным узким, но крепким ремешком вдруг намертво стянули за спиною так, что хрустнули косточки в предплечьях.

Скрывая следы преступления, казаки облили керосином и подожгли дом.

Всю ночь жители соседних домов боролись с пожаром, отстаивая от огня свое жилье.

Стены дома сгорели. С одной стороны стропила вместе с крышей рухнули во двор, и взорам жителей открылась картина гибели Фрузы и ее матери. Обнаженное тело Фрузы, слегка обожженное пламенем, было и сейчас красивым. И поэтому особенно явно проступали следы издевательств: выломанные руки не держались в ключицах, ноги до кости обрезала туго стянутая веревка. На избитом, исщипанном теле повсюду зияли бурые кровоподтеки, а лицо оставалось спокойным и прекрасным, только запекшаяся кровь на покусанных губах говорила о муках, которые перенесла эта женщина.

В подвале полностью уцелел труп матери. Хоронить было некому, и оба трупа на санях, закрыв рогожей, свезли в поселковую покойницкую при кладбищенской церкви. Соседи знали, что у Фрузы есть друзья, они узнают о ее участи и придут. Знали об этом и жандармы. Они караулили на месте пожарища, но забыли о покойницкой. Следующей ночью Василий Адеркин вместе с Дарьей Степановой выкрали труп Фрузы из покойницкой и увезли его на санках.