Григорий Ершов - Холодные зори

Блеклый свет луны все-таки помогал. Зоркий Васек, хорошо помня к тому же по недавней вылазке с Козером на это кладбище склепик, в котором он теперь копал последнюю домовину Фрузе, быстро и верно вел там внутри, под прикрытием свода свою скорбную работу. Могилка получилась неглубокой. Фрузу плотно завернули в одеяло, которым ее тело было прикрыто, когда везли ее с Дашей сюда, и засыпали тонким слоем земли. Для надежности положили на холмик найденный неподалеку железный венок. Но это уже была излишняя предосторожность, так как могилку-то в склепе издали было не видно.

Рано утром того же дня на заборах домов, телеграфных столбах и сохранившихся еще кое-где афишных вертушках была вывешено объявление:

«Акционеры общества Волжских заводов сего дня с 12 часов пополудни разрешили начать наем рабочей силы согласно «Правилам найма», утвержденным в Питере собранием пайщиков. Явиться с паспортами и старыми расчетными книжками. Лиц, имеющих на паспортах особые отметки властей, просят контору не беспокоить.

Есть-то людям надо: с неделю лавки в поселке вовсе почти не работали, а до того шли стачки по цехам, в иных семьях ни гроша ломаного не осталось. И потянулись рабочие к конторе. Кто зашагал по узеньким улочкам, иные шли со стороны Соборной, от школы. Словом, получилось как раньше, в обычные будни. Валом валит черная масса людей к проходной, чтобы начать трудовой день.

И только-только поравнялись первые из них с канцелярией пристава, как от ворот проходной, а вслед за тем с крыльца и из-за угла этого неуклюжего домины как пальнут прямо по безоружной толпе рабочих. Один замертво упал, другие стали жаться к забору или тут же посередь мостовой плюхнулись на грязный снег, а сзади напирают, не поймут, в чем дело. Бросились спасаться врассыпную, но улица не широка, полицейские гогочут и палят то ли над головами, то ли прямо в рабочих.

Эту страшную весть принес в госпиталь Викентий Викентьевич, который принужден был, пользуясь темнотой и всеобщей суматохой в городе, тайно пробраться в собственный домик, чтобы взять все последние запасы медикаментов, бинта, ваты и ампулу с морфием для необходимой срочной операции Марине Борисовой. Во что бы то ни стало надо было обязательно извлечь из ее тела осколки.

— Покричи, родненькая, не сдерживайся, разрядись, выплачь боль, — сочувствовали ей подружки, но она не слышала их.

…Зеленая, трепетная, словно озябла на ветру, но все-таки светясь на солнышке всеми своими резными листиками, низко склонилась над Маринкиным безвольно распластанным телом родная и близкая сердцу белостволая березка. Где-то журчал ручеек, звенели птичьи голоса и тяжко ухала земля, содрогаясь по временам от ударов далекого грома…

— Что сказал Викентий Викентьевич? — Василек с горестным состраданием смотрел на свою давнюю подружку. Ее круто забинтованные рука и нога были лишь чуть прикрыты почти сползшим на пол одеялом.

Осторожно поднял его концы Васятка, легонько сверху накинул на больную, чтобы не причинить излишней боли ее ранам. Потом задумчиво сказал:

— Сколько горя, сколько лишений и слез… Но мы и дальше пойдем, подружка, мы должны с тобой увидеть то, за что мы льем сейчас кровушку и принимаем столь большие муки.

— Что сказал доктор? — спросил он у Глафиры Баковой.

— Викентий Викентьевич стал какой-то резкий, нервный, что ли, — вместо прямого ответа проговорила, глотая слезы, Глаша.

— Что он сказал? — настойчиво повторил свой вопрос Василек.

— Нужно много, очень много труда, впереди еще немало страданий, но мы не беспомощны, хотя и не боги, вот что с раздражением в голосе сказал нам Викентий Викентьевич. А вообще-то нужна больница, и лучше всего в губернском городе, — ответила, наконец, Васятке Глаша.

Теперь Васек Адеркин пропадал в поисках хоть какой-нибудь самой захудалой подводы. Дело в том, что на санях еще не ездили в городе. Поэтому надо было искать телегу.

Более двух недель прошло с тех пор, как Марина Борисова ушла из дома на баррикады, а после кровавых событий в поселке, когда свирепствовали казаки-каратели, пьяные полицейские и мстительно беспощадная жандармерия, брат ничего не знал о ней. Надежда увидеть ее в живых окончательно развеялась, когда до него дошел страшный слух о том, будто бы в столовой, подожженной казаками и полицией, сгорело много активистов-подпольщиков.

И вот теперь незадолго перед рассветом ее верный друг Василий Адеркин пробирался глухими проулками и проходными дворами к ее дому.

Брат, увидев его на пороге дома, побледнел, словно испугался этой встречи. Но вот он пришел в себя, с широко распростертыми руками шагнул навстречу Василию и крепко его обнял.

Все в доме оставалось по-старому, но какая-то печать запустения и одиночества лежала на всем. А жизнь диктовала свои законы. Григорий Борисов уже успел на спиртовке в гостиной вскипятить металлический чайничек с крепкой заваркой китайского чая. После нескольких глотков этого ароматного напитка Василий ощутил, будто и в доме стало как-то уютнее. Мертвенная бледность исчезла с лица Григория, глаза были грустны, но в них заблестел прежний живой огонек интереса, на щеках выступил яркий, так свойственный больным туберкулезом румянец. Василий рассказал о Маринке. Брат протянул к нему холодные руки, еще раз крепко обнял, и скупые мужские слезы проступили в его глазах. Оба они решили, что повезет Маринку в город Василий на подводе, которую ему найдет Борисов. Ему, Григорию, надо поспешить на завод, чтобы успеть обо всем договориться на извозном дворе. Пока не уляжется разгул преследований, арестов и убийств, Григорию, решили они с Адеркиным, не надо проявлять какой-либо активности, но когда Василию удастся пристроить в губернии его сестренку в больнице, вся забота о ее дальнейшем лечении ляжет на его плечи. На всякий случай на бланке начальника цеха Григорий набросал записку главному врачу в больницу, где просил оказать всяческое врачебное содействие его сестренке, случайно раненной на улице разорвавшимся артиллерийским снарядом. Все необходимые расходы по уходу за больной и на лекарства он обязался оплатить.

И Василий уже к рассвету следующего дня получил просторную телегу с солидным покровом свежей пахучей соломы, укрытой брезентом, с надежным, до лоска начищенным битюгом, помахивавшим высоко подвязанным хвостом. Попался ему и добрый опытный возница.

С большими предосторожностями на двух волосяных матрацах с подушками в изголовьях на эту телегу была уложена Маринка, очень ослабевшая после операции, проведенной Корзановым по извлеченью осколков, и бредившая от внезапно высоко подскочившей температуры. Ее бережно укутали в ватное одеяло, а сверху набросили крестьянский овчинный тулуп.