Григорий Ершов - Холодные зори

Девочка не видела, как вели себя угольки. Когда заклинание окончилось и дед Пялдун ушел, а бабушка вышла проводить его, Маринка подбежала, схватила оставшиеся уголечки и побросала их в воду.

Угольки сожженной березы быстро потонули, а сосновые зашипели и поплыли в лохани.

Как хотелось Маринке с кем-либо сразу же поделиться этим ею разгаданным «секретом»! И вскоре такой случай ей представился.

Долго и тяжело болел Васятка, покалеченный санями, что раскатились неожиданно на крутом повороте так далеко и сбили мальчонку, а он очутился под полозом нарядной кошевы. Мчали в ней местного пристава. Тот спешил по вызову к губернскому полицмейстеру. И некогда было разбираться ни ему, ни ямщику, кого сшибли и почему трудно стали вдруг тянуть кони, а сани вроде бы клонятся на одну сторону. Благо длилось это не очень долго, сани сильно тряхнуло на неожиданной колдобине, кони подхватили их, и все пошло как по-писаному — ни сани больше не клонились, ни кони не храпели и не притормаживали.

Васятка подолгу надрывно кашлял, с каждым днем все больше бледнел и чах. Лишь в весне выправился немного и встал с теткиного сундука, где устроена ему была постель. С того дня он вновь перешел спать на сенник, который бросала к ночи мать посередь сундуков. Маленькая комнатенка позволяла матери с сыном спать лишь на полу, головой к окну, а ногами под стол.

Адеркины получили в те предвесенние дни весточку от сына: прибывает, мол, на побывку, недавно встретил дружка старинного, Ивана Борисова, и просит тот узнать о судьбе его, Ивановой, дочери Маринки, что живет у деда с бабкой в Спиридонках.

Не поддерживал никаких сношений с лесной заимкой дед Никанор, хотя много наслышан был и о скрипке деда Силантия, и о лечебных травах бабки Натальи. Но просьбу сына решил уважить. Слетала сноха младшенького, которая после смерти его старухи хороводила в доме Никанора, была за на́большую, и передала наказ свекра Васяткиной матери сбегать в Спиридонки, разузнать что можно о Маринке, внучке Спиридоновых.

Дома у теток мать обсуждала это повеление свекра.

— И не ихний ли, Спиридоновых, примак — Митяем, кажись, звали — прибегал за девчонкой, что зимой Васятку из лесу приволокла? — спросила Васяткину мать старшая из тетушек, Таисья.

— И впрямь девчонку-то вроде бы Маринкой кликали, — припомнила тут и Агафья.

Васятка давно мечтал разыскать эту смелую девчонку, которая, как сказывала тетка Вера, спасла его, вывезя на деревянных планочках из леса.

— Босыми, слабыми ноженьками ступала прямо по снегу, а досочки, что ей, болезной, лапотками служили, под Васятку пристроила, так и везла, пока силы саму не оставили, — рассказывала тетка Вера, вздыхая и утирая набежавшую слезу.

В устах старухи рассказ этот был искренним словом великой благодарности за спасение внучонка. Васятке захотелось сказать этой девочке самые важные, самые нужные мальчишечьи слова. Пусть-де она знает — есть у нее рядом названый братец ее и защитник.

Как ни уговаривали тетки, что ни твердила мать, обычно послушный и ласковый, стоял теперь Васятка на своем: пойду и пойду, хошь что, а возьми с собой в Спиридонки, и все тут.

Наконец настал большой праздник. На третий день рождества пошагали они с матерью тем же лесом, где в прошлую зиму спасла его Маринка, в ее Спиридонки.

Наталья Анисимовна, по обычаю своему, приветливо встретила гостей. И Маринка обрадовалась Васятке. «Слава богу, здоров и невредим», — подумала она. А у Васятки глаза так и заблестели черными угольками, щеки разрумянились. С большим трудом сдержал он себя, чтобы не броситься к худенькой, маленькой девочке и не обнять ее. Но мальчишка, видать, всегда остается маленьким мужичком и прежде всего думает о том, как бы на все это взглянули другие люди, со стороны. Вот и сдерживает даже самый чистый, самый искренний свой порыв. Только глаза да румянец выдают.

Бабушка пригласила гостью садиться, снова взяла в руки свое вязанье, поудобнее устроилась на скамейке и со вздохом сказала:

— Беспокойная, егозистая стала у нас девчонка. То, вишь, солнце куда садится, искать ушла, чуть в елани не утонула, а то ить что удумала: залезла в ступу да и уснула там, ну и простудилась. А тогда, с вашим мальчиком, тоже ведь сколь ее искали, ну да тут ее ругать не за что, правильно, по-христиански поступила, ко времени помощь оказала.

— Мы вот, поди, неблагодарными выходим, — с душевной искренностью сказала Васяткина мать.

— А какая тут благодарность нужна, каждый так должон поступать, — заметила бабушка, и, видно, чтобы уйти от этой неприятной для гостьи темы, по природе своей деликатная, бабка Наталья, словно бы продолжая давний разговор о Маринке, начала рассказывать случаи из ее, Маринкиного, раннего детства.

— Маленькой-то была спокойным ребятенком. Бывало, уйду летом на работу, оставлю одну дома в корзинке, а она знай себе спит там во все завертки. Вот только тихонькую-то такую чуть было и не потеряли… Поставила как-то корзину с нею во дворе, да, видать, не плотно заперла калитку. Как на грех, соседская свинья забрела к нам, увидела живое в корзине, хвать за ногу. Хорошо, девка вопить начала. Услышала я и прибегла. Еле ее от хавроньи отбила. Случалось, малых детей в соседних селах свиньи совсем заедали.

— Не приведи господь, — вторила Агафья, не зная, как подступиться к тому, с чем сюда пришла.

Бабушка разволновалась от своего рассказа, отложила вязанье и, ласково посмотрев на свою собеседницу, сказала:

— У меня кот был. Ну такая умница. Стоит внучке заплакать, он прыг с печи и давай хвостом махать возле носа ее. И мурлычет, мурлычет. Пока та смеяться не начнет. А язычишко-то еще слов всех вязать не мог, она мне и кричит: «Бабка, мотьи, т о т пишел», — мол, смотри, бабушка, кот пришел.

Затем бабушка рассказала Васяткиной матери, как носила она Маринку по святым местам, только все оказалось впустую. До четырех лет ходить не могла.

— Хорошо вот, дед Пялдун надоумил, — говорила бабушка Наталья, глядя на Маринку. Ох, догадлива, видно, была старая добрая фея лесная, вместе с Маринкой подумала в одночасье о секретах Пялдуна, разгаданных ненароком сметливой внучкой. — Накопаю я в лесу муравьев, — продолжала бабушка, — целый муравейник притащу в лохани, а потом — по бутылям, чтобы муравьиный спирт получить. Этим вот спиртом и делаю примочки внучке. Жалко, конечно. Муки мученические, ревет, закатывается, ажно вся посинеет. Но десять таких спиртовых примочек муравьиных ей ножки укрепили: устойчивей сделалась.

Пока бабушка рассказывала подробно тетке Агафье о спиртовых муравьиных компрессах, о змеином яде, которым лечили они Маринку с дедом Пялдуном, Маринка потихонечку дерг за рукав Васятку и увела его за печку, где стояла лохань с водой.