Григорий Ершов - Холодные зори

Устала Маринка быстро. Несмотря на холод, крупные капли пота стекали со лба по ее лицу, нижняя рубашка взмокла, и теперь все тело ныло от усталости. Но, упорная, она не бросала весел.

И вот к ней пришло то состояние, которое теперь называют вторым дыханием. Весла опускались в воду не так глубоко, взмахи сделались ритмичней и уверенней, толчок сильней. И лодка, как показалось Маринке, вдруг пошла так быстро, что стала опережать течение реки.

Григорий, с силой подгребая кормовым веслом, помогал Маринке двигать лодку все быстрее и быстрее, а верное направление она теперь держала веслами сама, вовремя выравнивая лодку, если та начинала уклоняться в сторону.

Григорий вспомнил струги, которые видел, когда бывал в Нижнем Новгороде на Волге, и начал громко командовать:

— И раз, и два…

Маринка сообразила, что на «раз» надо успеть опустить весла на воду, а на «два» — сделать рывок, далеко откинувшись назад.

И дело наладилось. Теперь они плыли по Десне, как заправские речники. Сердце начало работать ровнее, сильная одышка прошла, понемногу начала исчезать и острая боль в бедре. Ломить, правда, стало спину и на ладонях появились мозолистые рубцы. Но это уже был пустяк.

За день с лодки вдоволь налюбовались они первозданной красотой Брянского полесья.

Сосновый бор, покрыв, казалось, немереные дали древнего песчаника, сменялся вдруг небольшими дубравами, где царил могучий дуб, а дальше в глубь Полесья уходили еловые рамени. Высокие старые пни теперь все чаще встречались по берегу реки. Они заросли зеленым мхом, из которого торчала крупная голубика, а возле нередко прятались грибы.

И брат и сестра с детства хорошо знали и любили лес.

Иногда они и дневали на том же месте, где провели ночь. Тогда ходили по лесу, собирая голубику и осенние грибы.

Попадались изредка на крепкой мясистой ножке, цвета пенки топленого молока боровики, или белые грибы, истинное лесное мясо по своему вкусу и запаху. Особенно много было опят. Только искать их надо умеючи: увидишь издали среди слегка пожухлой травы особенно густую и еще зеленую высокую травянистую куртину, этакую броскую зеленую подкову, спеши туда — здесь притаились под сенью высоких трав целые колонии опят.

А Григорий залезал в самые, казалось бы, непролазные чащи молодого дубняка с высоким кустарниковым подлеском, и там, на моховых пластах, открывались ему очень редкие в это время позднего лета гнездовья лисичек. И как же было радостно смотреть на этот желтый табун красивых раструбов с извилистой бахромой по краям! Каждая в отдельности лисичка была похожа на малюсенькую граммофонную трубу резковато-желтой окраски. Но так тесно они росли друг к другу, что смотрелись одним ярким пятном. А стоит на мгновенье отвлечься, и вся эта лесная компания исчезнет вдруг в мягкой влажной почве, спрессованной из старых прошлогодних листьев, будто в прятки с тобой играет. Можешь и пропустить во второй раз, уйдя отсюда ни с чем.

Набрав полный картуз красивых лесных граммофончиков, Григорий весело кричал:

— Маринка, готовь котел!

— Масло у нас на исходе, — громко отвечала брату, сложив рупором ладошки, сестренка.

— Ничего, — вылезая из дубравы навстречу ее голосу, спокойно говорил Григорий, — а мы — на водице!

А еще труднее было находить в лесу поддубник. Ловко прячется белый поддубник под осенними листьями. Его шляпка напоминает перевернутый зонтик, а низенькая ножка прочно привязывает его к земле, чтобы, видно, ветром его не унесло. Искать его надо возле могучих дубов, где они располагаются правильным полукружком, в точности копирующим кривизну закругленной линии комля.

Если знать хитрые повадки грибов, не придешь домой из леса с пустой корзиной!

Маринка выросла в грибных лесах Полесья. И от ее острого взгляда не ускользал ни один нужный гриб.

Григорий брать грибы научился в подмосковных лесах близ Лосинок. Практиковался он и здесь, на берегах Десны и Сейма, в Брянских лесах, выезжая с друзьями то на рыбалку, то на пикник, а то и прямо на сбор грибов. Особенно в августе — за рыжиками. Борисовы умели хорошо солить их и мариновать: отец их очень любил маринованные рыжики, считая их лучшей закуской под водочку. А ранней весной, когда с питанием вообще было туго — редко кто запасы своих осенних засолов, маринадов, квашений, варенья дотягивал до весны, — а продукты в лавках дорожали, — в лес уходили часто не ради отдыха и развлечений.

По первым тропинкам, проложенным десятками ног на рыхлой и вязкой почве, которая только-только освободилась из-под снега, идут, аукаясь, парни и девчата, старики и дети, старухи и подростки. Ищут первый и единственный в это время гриб — сморчок. Кто запасся длинным прутом или палкой, а кто надеется на зоркий глаз. Только все равно не легкое дело сыскать в лесу небольшой сравнительно грибок на высокой ножке: его сморщенная шляпка сливается по цвету с прелым прошлогодним листом. Это тебе не подосиновик или подберезовик с красно-бурыми большими шапками или краснушки и сыроежки, которые полезут на свет божий, как только заколосится рожь и выпадут хорошие теплые летние ливневые дожди. На зелени сочной травы красные, бурые, малиновые шляпки видны издалека — бери успевай да клади в свою корзину.

А сейчас, осенью, если и найдешь сыроежку или подосиновик, ножка обязательно с червяком, а шляпка тоже часто рыхлая, трухлявая.

Но брат с сестрой не жаловались на осень. Они брали хоть и осенний, но крепкий, здоровый гриб. И это было еще одним большим подспорьем в их необыкновенном путешествии.

— Ты ходила по сморчок? — спросил Григорий Маринку.

— А ты? — вопросом на вопрос откликнулась сестренка.

— Сморчок горожане-рабочие ищут весной в лесу, чтобы не погибнуть с голодухи.

— А я слыхала, и богатые сморчком не гребуют, — высунувшись из-за куста, сказала, как отрубила, Маринка.

— Это верно. Говорят, как и шампиньоны, они в сметане больно хороши.

— А ты — «рабочие», «рабочие»! Да они, твои рабочие, и летом сметаны этой не видят.

— И это правда, — невозмутимо, со свойственными ему внутренней выдержкой и тактом, согласился брат. Только все же добавил: — В том-то и разница, сестрица, что не в сметане мерещатся голодным лесные дары. Потому сыроежки, например, и зовут сыроежками, что многие готовы есть их без всяких приправ и даже сырыми. И сморчки для рабочих иной раз — один из последних шансов не свалиться от голода.

— Голод не тетка, — сказала бездумно Маринка и вдруг вспомнила тетю Пашу, свою безотрадную жизнь в ее доме, куда привела ее эта вот самая бескормица, пришедшая на лесную заимку Спиридонки.

А брат продолжал, не обратив внимания на замечание сестры.

— Самое удивительное, — сказал он, — что голод прежде всего приходит к крестьянину, как раз к тому, кто соленым потом, горбом своим добывает у природы хлеб для людей. Голод гонит крестьян из деревни в город. Кто они, эти рабочие из жарких, душных и пыльных цехов, хотя бы нашего Бежицкого завода? У горячих печей в сталеплавильном, у паровых молотов, у кузнечных мехов и с кувалдами у наковален, возле верстаков с тисками и на машинах — везде стоят пришельцы от плуга и сохи, бедные, разоренные крестьяне.