Григорий Ершов - Холодные зори

На другой день неожиданно Григорий подарил Маринке дорогое бриллиантовое колье, перстень с изумрудом и гребень с полудрагоценными камнями.

— Будут подружки, — сказал Григорий, — хорошо, если бы ты достала все это из своей знаменитой шляпной коробки и продемонстрировала им. Деньги твои так хранить, пожалуй, даже надежнее, в драгоценностях, — сказал брат.

— Какие деньги, да еще мои, Гриша?

— А ты что, у Ройтмана за так работала?

— Но я отдавала все заработки тебе!

— Ну вот и разъяснилось!

— Ничего не могу понять! Откуда все это и зачем?

— Очень просто, девочка! Деньги твои я держал в банке на книжке, и мои сбережения за эти два года сюда же вкатил. Так лучше.

— И все-таки я ничего не пойму!

— Да ты же сама назвалась богачкой и бросилась спасать свои драгоценности. Теперь и держись слова своего, демонстрируй спасенный тобою клад драгоценный; а еще в коробке был вот этот любимый твой сувенир. — и брат принес из своего кабинета тяжелую мраморную доску с вмонтированной туда чернильницей с массивной медной крышкой.

— Отцово наследство, — сказал брат. — Вот и береги. Оно, помни, было в той же коробке. Но теперь будет всегда стоять на твоем ломберном столике. Красиво?

— Спасибо, Гриша, за науку, — только и сумела на все это ответить Маринка.

Наступил грозный 1905 год.

Волжские заводы напоминали в эту зиму огромный котел, доведенный до критической температуры, когда внутри давно все бурлит и разогретый пар с большой силой давит на поршни машины. И тут делу помогает обычно только умелая, сноровистая работа машиниста. Он то посылает бо́льшую, чем положено, перегрузку на поршни, так что маховики начинают свистеть и уставать, раскручиваясь до бешеной скорости, то ослабляет ход, с ревом выпуская из горячего котла огромные белые клубы пара на воздух, что называется, в белый свет как в копеечку. Но кочегары так расшуровали топку, и жарища стоит там такая непомерная, что выпускай не выпускай его, а пар уже гонит стрелки манометра за красную черту. И того гляди, вот-вот котел замрет на секунду и ухнет, разлетевшись ко всем чертям.

Черная, страшная весть о том, как в воскресенье 9 января царь расстрелял перед Зимним в Питере безоружную, мирную толпу народа, с необычайной силой потрясла сердца рабочих.

В понедельник во многих цехах Волжских металлических заводов бешено крутились вхолостую невыключенные шпиндельные головки токарных станков. Привычно сопя, непривычно впустую, чертили воздух резцами огромные продольно-строгальные станы. Бесполезно надувались красными и синими язычками огоньков разогретые и оставленные рабочими горны. Бесцельно пыхтели мощные прессы.

Часть организованных рабочих покинула завод и двинулась к месту маевок, тайных рабочих собраний, к лесному берегу давно ставшей реки и собралась у песчаного карьера. От девственно нетронутого снега было кругом белым-бело.

Петр с Василием сегодня дежурили неподалеку в леске, на проселочной дороге, на случай появления котелков или гороховых шутов — филеров, не то и самой полиции.

На естественном возвышении, образованном невыбранным в этом месте песком, стоял человек, хорошо известный рабочим по его страстным, умным и не длинным речам. Стекла его непроизвольно играющего солнечными зайчиками пенсне, непокрытая черная кудрявая голова и не очень вяжущийся с этим обликом бледного, не сильного, видать, здоровьем интеллигентного человека громовой басистый голос — все это было таким давно родным и знакомым. Но что-то до того невиданное, мятущееся, несдержанно гневное, вызывая и боль и слезы, сквозило и в выражении его лица, и в жестах, и в самом его молодом, но грустном, хотя и полном гнева голосе.

— Запомните, товарищи! По мирной, ищущей слова царского, обманутой попом Гапоном толпе — шрапнелью… И детей и женщин — без пощады, в упор, всех наповал!

Маринка на этот митинг попала случайно. Петр с Василием пролетели было мимо их дома на извозчике, спеша занять свои посты до подхода участников тайного рабочего собрания. Но Маринка, спускаясь с крыльца, громко окликнула Петра, тот услышал и приказал извозчику вернуться. Молодые люди посадили с собой Маринку и помчали снова на окраину поселка, потом по проселочной лесной дороге до самого почти карьера, где ссадили Маринку и Василия, а Петр на пролетке — снова на большак, где и расплатился с извозчиком. Пока Петр вернулся в условленное место, Василий успел проводить Маринку к карьеру, рассказал ей о предстоящем митинге. Несколько старых досок, отрытых из-под снега, он уложил на песчаном взгорье для ожидаемого из губернии оратора. Потоптался на настиле, надежно утвердив его в снегу, и побежал на пост, куда уже пришел и Петр Ермов.

Маринка стояла на доске, брошенной Василием в снег. Тысячная толпа рабочих заполнила карьер, утрамбовала снег, перемесив его с песком.

Впервые видела Маринка такого пламенного оратора. Так просто, казалось бы, лишь сообщая слушателям сами факты расправы царевых войск над мирной народной демонстрацией, говорил Свердлин, но слова его западали в сердце тяжелым зерном гнева и скорби, а слезы непроизвольно текли по ее щекам, хотя в потрясенной ее душе все более и более разгорался огонь жгучей ненависти к насильникам и убийцам, к самому царю.

— Если вчера среди нас еще были люди, что слепо верили лживым словам о царском великодушии, басням о том, что царский престол чист аки агнец, что царь-батюшка заботливый отец народа, — взволнованно и веско говорил оратор, сопровождая слова энергичным, широким взмахом руки, — если вчера ложь во спасение могла держать в узде многих, то сегодня видят все — царство лжи не может больше торжествовать! Наступил час расплаты!

Долой царя-убийцу! Да здравствует всеобщее восстание рабочих!

— Ур-р-р-а-а! — крикнул кто-то в толпе.

— Долой царя! — раздалось в другом конце карьера.

Толпа гудела.

— Товарищи! — напрягая голос так, чтобы слышно было повсюду, несмотря на гул тысячной толпы, выкрикнул оратор. — Бросайте работу. Выходите на улицы, вооружайтесь, чтобы встать на защиту своих прав, своей жизни и свободы.

Раздались дружные сухие хлопки мозолистых рабочих ладоней.

Вверх полетели картузы и шапки.

«На великое дело и великое слово», — пришло Маринке слышанное от Петра народное речение. Теперь эти слова народной мудрости она связала со страстной и ясной речью Свердлина, отныне на долгие годы запавшей в мозг и в сердце.

А сам Петр сторожко нес свою службу дружинника.

В лощине что-то хрустнуло, и он окликнул Василия условным словцом: «Некрут?» Но Василий был уже близ лощины. Сметливый Адеркин заранее наломал несколько охапок сухих веток, разбросав их по всей лощине. И вот «птичка» подала весточку, наступив на веточку. Осторожно ставя ногу, пробирался в обход проселочной дороги старый знакомец — сам Семен Низов. А вдалеке маячила фигура Фили. Он шагал, пригибаясь, след в след за Сеней.