Григорий Ершов - Холодные зори

…В цех Василий вбежал после звонка и, не раздеваясь, стал на свой пост у распределительного щита. Неподалеку по каким-то своим делам крутился Низов.

Слыхал Василий от него, Масленникова, как ловко обманывал приставленного шпика один из революционеров-подпольщиков с их Волжских заводов.

На глазах у рыжего жандарма, подосланного к ним под маской нового рабочего, выхватил он как-то торчащую из кармана своего товарища по партии газету (о том, что тот «не заметил» этого, было условлено заранее).

— Отдай газету! — набросился его друг на рыжего. Тот гогочет, зная, у кого газета. А подпольщик незаметно вложил в газету товарища пачку прокламаций. Настало время признаться в «розыгрыше». Смеясь, отдает он теперь газету «с начинкой». И все трое гогочут — сыщик над «разыгранным», а друзья — над ним.

Так вот, носил свои прокламации этот подпольщик в специальном узком мешочке, прикрепленном в одном из рукавов. Сыщик пошарит-пошарит в карманах пальто, а заглянуть в рукав не догадается.

И Василий сложил теперь свое пальто так, что изнанка одного из рукавов с порванной подкладкой осталась открытой взгляду любого первопопавшегося, а за подкладку засунул листок с напечатанными правилами найма на Волжские заводы — и так, чтобы торчал лишь уголок бумажки, очень смахивая на прокламацию.

А сам отошел от щита в глубину зала электростанции. Пробегал Филя Колокольников, глянул на пальто, увидел торчащий листок, сложил пальто так, чтобы закрыть рукав, и побежал озабоченный — видно, разыскивать неосторожного Василия.

А Василий тут как тут — вновь пальто свое сложил по-старому, чтобы листок виден был. И опять укрылся в глубине зала. Мимо проходил Низов, выхватил листок и, не читая, понесся с ним в конторку Павла Александровича. Вылетел оттуда красный, подбежал к пальто и сунул бумажку снова за обтрепанную подкладку рукава.

Застучали башмаки по лесенке, спускается в зал Павел Александрович, а Василий тут как тут, у щита стоит на своем месте.

— Что за черт, а мне сказали, что Адеркин оставил щит без присмотра.

— Здравствуйте, Павел Александрович! Как так можно — стою на посту, как часовой на мосту.

— Все шуточки, Василий, — а правила найма на работу зачем вам понадобились вдруг?

Василий, вежливенько потупив очи, ответил:

— Так ведь хотелось вам, Павел Александрович, приятное доставить, несут прокламацию мою показывать, ан это дозволенная и разрешенная и хозяевами, и цензурой «служебная инструкция». «Взялся за ум», — скажет мой начальник. И ему приятно, и мне честь…

— Тогда-то, Егор Евлампиевич, я и дал Василию Адеркину свое поручительство в партию, а ты меня в этом ноне поддержи…

…Сидит по-прежнему на дубовом пеньке над Волгой-рекой патриарх рабочей слободки. Сидит свободно, с прямой спиной, не сутулясь по-стариковски. Волосы с сединкой крутой волной на голове с открытого лба к затылку расчесаны. Борода рыжевата, окладиста. Сидит, раздумчиво смотрит на текучие воды родной реки. «Вечерняя зорька холодна и ознобиста», — подумалось старику. Медленным движением тыльной стороны руки погладил свои пышные усы, выбросил остатний кончик до предела выкуренной цигарки. Начал новую вертеть. А думы вновь о делах.

Вот уже две недели, как Адеркина приняли на комитете в партийные ряды. И впервые нынче ушел он самостоятельно на ответственную связь. «Ранние зори холодны. Впрочем, может быть, в этом они сродни зорям вечерним», — еще раз подумал об этом Егор Евлампиевич и решительно поднялся с пенька. Пора уже. Ныне у Кочурина соберутся. К нему и Адеркин, дай-то бог, должен прибыть к тому же часу с задания: материалы доставить. Ну, а еще через час-полтора после того и заседание можно, стало быть, начинать.

Василек впервые видел такие большие цельные стекла в высоких оконных рамах без единого переплета. Они поблескивали на утреннем солнышке. Особнячок был о двух этажах, не так уж и высок, на видно, что жили в том доме просторно. Занимал его не генерал-губернатор и даже не шеф губернского жандармского управления, но все же лицо во всей губернии весьма известное — ученейший юрист Людвиг Леопольдович Фриденштерн, присланный из самого Санкт-Петербурга. И стоял он во главе губернской адвокатуры.

Затаясь в проеме дубовой калитки деревянного домика напротив особнячка, Василек глаз не спускал с парадного подъезда адвокатского дома.

И только отворились двустворчатые дверцы, выпустив на улицу двоих — среднего росточка приземистого и широкоплечего курчавого мужчину в пенсне и полную, со вкусом одетую рыжекосую девицу с небольшим кожаным саквояжиком в руке, Василек покинул убежище и, перебежав улочку, скрылся на другой, параллельной. Отсюда он спокойно пошел на условленное место.

Молодые люди оживленно беседовали, не замечая субъекта в гороховом пальто: он увязался за ними сразу, как только они сделали первые два-три десятка шагов по тихой улочке.

— Нет, мой друг, — безмятежно звенит голосок-колокольчик нарядной спутницы широкоспинного брюнета. — Мадам Жанлис обворожительна в своих нравоучениях. И если наша Вербицкая с ее «Ключами счастья» завоевала не одно сердечко городской мещаночки среднего достатка, то Жанлис всю жизнь работала на воспитание благородных девиц, потомков аристократических семейств и утонченно образованных людей из доброй поры так называемого столбового дворянства.

— Однако, я думаю… — попытался возразить брюнет.

— Но дорогой мой Серж! — громко воскликнула увлеченная беседой молодая дама.

— Вы, милая Полина, не даете мне и словечка вставить, — сверкнув на солнце стеклами пенсне, пробасил спутник.

— Ой, простите меня, мой дорогой! Женщина всегда остается женщиной. Теперь я внимательно слушаю вас.

Густой, низкий, чуть сипловатый и тихий голос мужчины не позволил субъекту в гороховом пальто так же отчетливо услышать его монолог. До ушей филера доносились обрывки фраз, отдельные фамилии:

…Мадам Бовари… Флобера… воспитанник… остросюжетном и высокохудожественном… своего класса… Замок «слоновой кости»… А… Ги де… «Милый друг»… с горячим желанием не разоблачать, а воспитать, улучшить…

Но не успел еще и сообразить «гороховый» субъект, как все это произошло, а молодые люди неожиданно исчезли, проворно нырнув на глазах филера в калитку приходного двора. Когда же он побежал и, тяжело дыша, влетел туда, их и след простыл.

Но одному из руководителей губернского подпольного комитета РСДРП большевиков Свердлину и приемной дочери господина Фриденштерна, связной губернской большевистской организации Полине Браудо было достаточно этого времени, чтобы незамеченными посетить представителя центра Александра Николаевича Симашенко. Тот был надежно укрыт на квартире Максима Ферпилова, любимого племянника известного волжского пароходчика Степана Федоровича Вокошенова. Получив необходимые материалы (они разместились всего на трех листиках папиросной бумаги) и спрятав их в потайном отделении портсигара Свердлина, исчезнувшая было пара вновь открыто появилась на той же улочке.