Григорий Ершов - Холодные зори

— Сразу скажу: призыв большевиков к рабочим создавать вооруженные силы мы разделяем, но лишь в самом принципе. Но стратегия борьбы — это одно. Другое дело, нас учит Маркс, тактика. Мы не должны торопить революцию, принуждать рабочих именно сегодня браться за оружие. Столкновение с властями в невыгодных для нас условиях нежелательно. — Садников снова метнул в Тихого стрелы из воспаленных глаз и неожиданно спокойно сказал: — Первые и очень важные экономические победы мы, рабочие Волжских заводов, сумели одержать не только над администрацией, но и над питерскими акционерами. Наши «Требования» вручены лично акционер-директору. А это уже факт политический: прямая экономическая победа передовых рабочих в открытом соревновании с капиталистами.

Что же касается так называемого тактического объединения местной организации большевиков с нашей, над которой не висит дамоклов меч гегемонии пролетариата, считаю необходимым заявить следующее…

Бледный румянец покрыл впалые щеки оратора, на его лбу выступили капельки пота, глаза по-прежнему горели болезненным, лихорадочным блеском.

— …Мы и теперь, по прошествии ряда лет после Второго съезда, разделяем единственно правильную и глубоко демократическую точку зрения члена ЦК товарища Мартова, которая, на наш взгляд, опрокинула точку зрения назойливо рвущегося в вожди Владимира Ленина.

Тихий даже сейчас оставался невозмутим. Он решил дать выговориться лидеру меньшинства Садникову до конца. Поэтому разыграл не только свою невозмутимость, но даже будто бы и крайнюю заинтересованность в речи умного и почитаемого вожака.

— Мы тебя внимательно слушаем, Алексей!

— Так вот, — смахнув капли липкого холодного пота, продолжал Садников, — наша главная задача — борьба за равенство и свободу, а шумливое в устах большевиков словцо «дисциплина» сковывает нашу волю, чувства, если хотите — поступки. К примеру, я — боевик, и канцелярская работа по ежемесячному сбору взносов в партийную кассу просто-напросто претит мне и давит на психику. Мартов был прав, утверждая: выбери себе ту местную или прямо губернскую, какую хочешь, организацию и делай там свое дело по мере сил твоих. Партия — это все то, что сверх работы, в свободное от работы время, для души и сердца. Мы рабы капиталистического производства, но в партии мы хозяева, и нам нужна большая свобода мысли и действий.

Тихий теперь как-то очень грустно смотрел на Садникова. Он все-таки где-то в глубине души любил этого горячего, инициативного, смелого и мужественного человека или по-отцовски жалел его, но тем решительнее не соглашался с ним, потому что он, Садников, все более и более становится рупором меньшевиствующей, если не эсерствующей, части революционеров.

Тихий понял, что дальше давать слово для выступления с подобным потоком меньшевистского бреда нельзя. Не повышая голоса, спокойным баском он прервал лихого оратора:

— Я не знаю большей свободы, Алеша, нежели доверие своих товарищей, своей организации. Ну как, скажи, как можно быть революционером, если ты не являешься членом одного рабочего коллектива, жить интересами и думами революции, идти под одним знаменем, внутренне оставаясь всегда готовым подставить ради общего дела грудь под пулю врага, чтобы жил друг, и не быть вместе с ним в одной упряге? Разве ж можно без чувства локтя одержать хоть какую-нибудь победу в бою? Спроси вон у Прохора Сочалова, он все знает. Пусть он, наш командир, тебе объяснит, можно ли каждому боевику иметь лишь один свой маневр, признавать лишь свою систему подготовки, ходить на занятия дружины лишь от случая к случаю и не подчиняться приказам своего командира.

Да и далеко не все партийные дела можно делать после работы. Партия скажет тебе завтра, Алексей: «Не ходи на работу» (стачка-то дело коллективное, даже она, простейшая форма классовой борьбы, требует прежде всего организованности и строжайшей дисциплины!) — вот и не пойдешь к станку, а будешь заниматься только теми делами, что тебе поручила партия.

— Если ты не в нашей организации, — взволнованно заговорил Масленников, — как же ты поведешь за собой массы, рабочих цеха, завода, поселка? Если ты не в нашей организации, как же ты практически будешь осуществлять свою авангардную роль, служить лучшим примером организованности, стойкости, идейной непогрешимости и чистоты? И как же твои товарищи смогут проверить все твои способности в партийной работе, оказать доверие, своевременно дать нужное задание, направленное на решение общей задачи? Нет, лично я всегда был и остаюсь сторонником нашей рабочей организованности, сплоченности и крепкой, нерушимой рабочей дисциплины. А эти качества именно сейчас, думается, как никогда, и нужны партии.

Прохор Сочалов искренне уважал Садникова, а его меньшевистские заносы считал временными. Он пытался при всяком удобном случае переубедить Садникова, перетянуть его на свою сторону. Но сейчас он не очень вдавался в эти, как он про себя окрестил, «теоретические дебри». Однако факты-то были налицо: полицейская служба укреплена, да еще сюда казаков подсыпали с целой ротой солдатиков. А Садников знай твердит: «Начнем формировать вооружение, польется рабочая кровь, будут жертвы. Не надо спешить и доводить дело до вооруженных конфликтов».

— Алексей, ответь мне, друг, положа руку на сердце, — обратился он к Садникову, — к чему нам вообще вооружение, коли мы опасаемся столкновений даже с полицией, не только что с солдатами или казаками?

— Поймите же, товарищи, — еще больше возвысил свой резкий, высокий тенорок Алексей Садников. Глаза не утратили горячечного блеска, но лицо вновь покрыла, словно подсиненным мелом, смертельная бледность. — Поймите же, что его превосходительство русский рабочий класс — это огромная сила. Стоит только ему захотеть свободы, и она будет. Так ведь оно на деле уже сейчас и получается. Разве вот, мы, например, сегодня утром, вообще эти последние дни, словом, сейчас не пользуемся открыто свободой собраний, как того и хотят рабочие? — патетически закончил он свой новый монолог.

В тесной, пыльной и насквозь прокуренной конторке воцарилось тягостное молчание. Слышались только мощные удары киянок и кувалд да шуршание наждачных кругов там, за тонкой стенкой в котельной.

За кажущейся правотой многих высоких слов велеречивого Садникова о силе и могуществе рабочего класса, за мелким горохом рассыпанных им хлестких фраз о неких победах явно проступала большая, скользкая, липучая ложь, которую надо было отшелушить и выбросить.

Но любая резкость в адрес меньшевистского «главковерха» на этом согласительном, а не дискуссионном совещании окончится лишь тем, что он вскочит и убежит. Поэтому Тихий старался говорить вовсе без эмоций, теми простыми и каждому понятными словами, которые надежно входят в сознание. Он рассказал коротко о том длинном и тяжелом пути, который прошел русский рабочий класс в яростной бескомпромиссной борьбе за свои права. Но до сего времени официальная, профессорская русская история остается историей царствующих дворянских семей и домов.