Иван Коробейников - Голубая Елань

По толпе пронесся неясный ропот.

— Айдате! — попытался было разрядить положение Калюжонок. — Что вы, Спирьку пьяного не видали?

Мирон тоже подскочил, увлекая брата. Но Антипа нес уже косу. Круг раздвинулся. И Максим с интересом стал наблюдать, как не совсем по форме Андрей принял косу из рук Антипы. В центре круга он казался теперь таким беспомощным, что и у Антипы дрогнуло сердце. А Батов действительно чувствовал себя так, как будто снова впервые держал этот немудрящий, но коварный инструмент. Он пытался вспомнить хоть что-нибудь из того, чему учил его Антипа на гумне Степана Грохова, но в голове была какая-то каша, а руки и ноги не находили нужного положения и были словно чужие. Чувствуя, как по всему телу выступает холодный пот, Батов двинулся, все еще надеясь обрести уверенность. Круг раздвигался. Он шел мимо, не различая лиц. Люди двинулись за ним. Он все шел.

Кто-то сказал за спиной.

— Да чё траву путать? Начинай.

Андрей оглянулся, увидел струйчатую бороду Власа, его насмешливые глаза — и вдруг все встало на свое место. Батов вскинул руки, коса блеснула на солнце, с тугим пением врезалась в траву и пошла, пошла. Пятидесятиметровый прокос был ровный, широкий и чистый. Тяжелым валом лежала скошенная трава на нескошенной.

Спиридон был посрамлен.

Мирон подошел к брату. Избычившись, повел бешеными глазами.

— Видал, пьяная морда! Десять очков вперед тебе дал рабочий класс, дурья твоя башка.

Солдат был уверен, что теперь-то уж, как он себя ни поведи, лучших покосов ни ему, ни братьям его не видать.

Но сверх всякого ожидания траводел прошел мирно. Колхозу были отрезаны Истошинские урочища: Засека, Обрезень, Опалиха — покосы, ранее входившие почти целиком в наделы Гонцова и Афони Чирочка. Против этого никто не возражал. Только Максим сказал:

— А не много ли будет?..

Через широкий проем двустворчатых ворот МТС прямо на площадь один за другим выходили трактора. Никогда прежде бывший двор таловского прасола, прославленного на весь край барышника и конокрада Батищева, не слышал такого могучего ржанья. Даже железный петух на крыше ощетинился и замер на одной ноге.

Шестнадцать машин! Двести сорок жеребцов! Ого! Да в самые лучшие годы своих коммерческих удач не имел Батищев такого табуна.

Рев машин поднял всю Таловку. На площадь со всех сторон сбегался народ. А трактора все выходили и выходили. Перед невысокой дощатой трибуной, украшенной кумачом, они строились в колонну: по три в ряд. Один — это был трактор Вани Тимофеева — встал во главе колонны у самой трибуны. Красный флаг над его радиатором задувало на трибуну.

Митинг открыл секретарь райкома Николай Александрович Карев.

— Товарищи! — говорил он. — Сегодня, в этот исторический день, когда в Москве начал свою работу Шестнадцатый съезд Всесоюзной Коммунистической партии большевиков, мы отправляем на социалистические поля наших колхозов первую колонну тракторов.

Крики ликования пронеслись над толпой. Трактористы, сидевшие, как влитые, на своих сидениях, привстали и, размахивая руками, самозабвенно закричали:

— Урр-р-а-а-а! Урр-а-а! Ур-а-а!

— Пусть враги колхозного строя видят, — продолжал Карев, — какая сила идет на помощь трудовому крестьянству. Это только начало. Не по дням, а по часам растет наша индустриальная мощь. Скоро сотни, тысячи тракторов — наших тракторов, тракторов советского производства — выйдут на колхозные поля…

Карев коротко рассказал о выполнении пятилетнего плана в промышленности и сельском хозяйстве. Отметил успехи района. Ваня не пропускал ни одного слова. Сердце его дрогнуло, когда секретарь райкома среди передовиков назвал колхоз «Красный остров». План сева он выполнил, растет хороший урожай, теперь колхозники успешно заготовляют сено. Как живые, встали перед Ваней Антипа, Степан, Дуня Сыроварова, Семен Шабалин, Фрося, Миша Фролов… Сегодня он всех их увидит. Он встретится с ними уже не просто как Ваня, а как тракторист…

Карев между тем продолжал:

— А вам, дорогие друзья, надо быть примером социалистической дисциплины труда. Ведь вы в деревне будете не только представителями великой армии рабочих — сельскохозяйственных рабочих, — будете не только пахать землю, но и глубоко перепахивать сознание вчерашних единоличников, сегодняшних и завтрашних колхозников. Счастливого вам пути, товарищи трактористы! Счастливого пути первому трактору социалистических полей!..

Первый трактор!

Даже теперь, когда сотни тысяч машин — самых разных, самых непохожих — трудятся на необозримых просторах моей Родины, когда любой малыш, у которого то и дело еще вздуваются под носом жемчужные пузыри, безошибочно назовет марку и, не моргнув глазом, покажет, где фара, где карбюратор или радиатор, — даже теперь каждый, кому перевалило за пятьдесят, не сможет без волнения вспомнить, как этот трактор огласил своим неслыханным ревом деревенскую околицу. Забудешь ли, как, ухарски заломив картуз — будто сам черт ему не брат, — сидел за штурвалом белобрысый паренек, который только и мог, что баранку крутить, зато, не задумываясь, готов был отдать всю свою жизнь без остатка, чтоб только как-нибудь ненароком этот необъезженный конь не опозорил колхозную новь, Советскую власть и Мировую Революцию!

И он не опозорил!

Оглянись на прожитое, мой сверстник, мой боевой товарищ! Пусть вновь и вновь предстанет перед тобой твоя неповторимая и суровая юность — та навсегда ушедшая пора, без воспоминаний о которой, как знать, бывает ли счастлив человек…

Не тебе ли кулачье грозило обрезом, а ты, сверкая зубами, чумазый, как черт, и веселый, как черт, плескал в лицо себе ледяную хрустящую воду, чтоб после ночной смены снова сесть за руль и во что бы то ни стало вспахать до заморозков последние гектары зяби? Не ты ли, греясь у костра, ругал председателя (правда, не очень, так как знал, что у него — бывшего батрака или недавнего рабочего — голова идет кругом от забот и работы), ругал за то, что нет еще с весны обещанной будки, что в отряде пустой приварок, что чуть ли не каждый день меняются водовозы, что… Э-э, да мало ли за что еще под горячую руку можно было ругать председателя!..

Бывало, ругали и тебя. Когда за дело — было обидно не за то, что ругают, а за то, что заслужил. А бывало, что и без дела… И самой тяжелой болью было, когда тебе не верили свои… Все было…

Но был с тобой твой друг — трактор, — и все было хорошо! Какой простор открывался перед тобой!

А эти теплые весенние ночи! Рука крепко лежит на штурвале, а тебе чудится что-то невообразимое, чудное. И не поймешь ты — ручей ли то звенит в узкой промоинке, разбиваясь о черные лакированные копытца молодых березок, или то раздается веселый девичий смех; ветер ли тронул пушистые кисти заневестившихся осин, или милый голос шепчет над ухом полные вечного смысла и вечно неразгаданные слова? Ты силишься их понять, и это уже счастье.