Иван Коробейников - Голубая Елань

— Ничего! Скоро мы вас с «Воронком» все перепашем! — пообещал Ваня и, полный решимости и отваги, во весь голос запел:

А с ясного неба все так же ярко светило солнце. В его лучах купались жаворонки и тоже пели…

В этот же день, этой же дорогой — только несколькими часами раньше — из Таловки в Застойное на двух подводах с товаром из райпотребсоюза выехали продавец Петька Барсук с Колькой Базановым. Везли они соль, два ящика мыла, махорку, спички, сушеную рыбу и водку. Как только за колками скрылись последние домики Таловки, Петька пересел к Кольке и вытащил из кармана пол-литровую бутылку.

— Опрокинем с устатка.

— У меня денег нет, — чистосердечно признался Колька.

Петька усмехнулся:

— Эва-а! А у меня они, думаешь, есть? Эта бутылка лишняя.

— Как?

— А так… Уметь надо. Когда базист отпускал, вижу я: лишнюю ставит. Ну, я молчок. Думаю: дело его…

Колька растерянно заморгал.

— Это как же так? Это, значит, у него нехватка будет?

— Фактура. Но ведь я не украл и его за руку не тянул. Сам поставил. Не будь полорот. Торговля — это, брат, такая штука. Когда как. В какую сторону ударит. Вот тоже у меня… Все ревизией грозятся… Ну, да ладно. Будешь?

— Давай, — согласился Колька.

Они по очереди пососали прямо из горлышка.

Через минуту Петька философствовал:

— Жить, Кольша, уметь надо. Потому наше торговое дело — оно очень даже рисковое. Сегодня я его, завтра он меня. То-то! А без этого дела, — он ткнул большим пальцем под скулу, — работать совершенно невозможно. Учти: то ночью, бывает, едешь — для храбрости надо, зимой — без сугреву засохнешь…

— Этта точччно, — начиная хмелеть, поддакивал Колька.

— Сообразил, почем сотня гребешков…

Когда распили бутылку, Петька достал из-под полога вторую.

— А это как? — диковато скаля зубы, спросил Колька.

— Усушка-убуска, — делая какие-то непонятные движения руками, пояснил Петька. Колька захохотал. Скоро они не в лад затянули:

Они пели долго, изощряясь один перед другим в отчаянности и непристойности частушек. Наконец утомились, прикорнули и задремали. Лошади то останавливались, чтоб передохнуть, то снова шли, по-своему выбирая дорогу.

Первым проснулся Колька.

— Петька! Сверток проехали!

— Ну-у!

— Так вот же Грязный Мостик.

— Врешь, — Петька поднялся, протирая глаза. — Верно. Как же, мы теперь?

Впереди лежала неширокая низинка. Через нее по весне полые воды Истошного займища стекали в Кочердыш. За много лет на ту низинку осело столько илу, что в ненастное время года она превращалась в непролазное болото. Давно среди застоинцев велись разговоры о сооружении моста, но разговоры оставались разговорами, а низинку стали звать «Грязный Мостик». Сейчас стоило задуматься — еще накануне с пустыми телегами они едва перебрались через это гиблое место.

— Может, вернемся? — нерешительно предложил Колька.

Петька возразил:

— Ну-у! До свертка верст пять. Проедем.

Он пошел в колок, выломил здоровую березовую палку и, встав в телеге на ноги, подбадривая лошадь, направил ее в блестящее, как вакса, месиво. Цапулинская кобыла — это была она — легла всем телом в хомут, но сил ее хватило только на несколько шагов. Петька пустил в ход палку. Во все стороны полетели тонкие шкурки бересты. Лошадь дрожала всем телом, топталась на месте, но даже и не пыталась сдвинуть непосильную для нее тяжесть. Наконец, видимо, отчаявшись, рванула из последних сил, поскользнулась и грохнулась в грязь, но тут же поднялась на передние ноги и, сидя по-собачьи, забилась в оглоблях. Все последующее произошло в одно какое-то мгновение. Лопнул гуж, дуга полетела в одну сторону, а Петька, потеряв равновесие, — в другую. Колька на берегу покатывался от смеха. Не зная, на ком выместить обиду, Петька бросился на него с кулаками. Оба они покатились на траву.

Здесь-то и нагнал их Ваня Тимофеев. Первым услышал приближение трактора Колька Базанов.

— Петька! Постой — гремит! — взмолился он.

— Я те дам, еще не так загремит! — продолжал молотить его рассвирепевший Петька.

— Да, ей-богу, же гремит. Вот послушай. Это не гром: на небе-то ясно. — Колька не сопротивлялся, и Петька отпустил его. Теперь и он слышал, как, то затихая, то нарастая, движется на них непонятное громыхание.

— Трактор! — вдруг не своим голосом заорал Колька. — Да вон, вон! Сюда идет! — Он вскочил и побежал.

Из-за ближнего колка на низинку действительно выходил трактор. За добрую сотню шагов от него Колька опасливо свернул в сторону. Широко открытые глаза его на грязном лице были полны и восторга, и любопытства, и робости. Он еще на всякий случай посторонился, когда Ваня поравнялся с ним.

— Ва-аня-я?!

— Вы чего тут? — выключая скорость и сбавляя обороты, спросил Ваня. — Да ты подходи, не бойся! Трактор не лягается.

— Я… я ничего… Ух ты, какой! — невольно вырвалось у Кольки, когда он, наконец, не без робости подошел к трактору.

Ваня протянул руку.

— Ну, здорово!

— Здорово.

Подошел Петька, весь обляпанный грязью. Тоже поздоровался за руку.

— Засели, что ли? — спросил Ваня.

Петька махнул рукой.

— Да вот…

Ваня спрыгнул на землю и выключил зажигание. Обошел вокруг трактора. Это же сделали за ним Колька и Петька. Все поражало их.

— Ну машина!

— Смотри — клинья какие на колесах!

— Как его только мать-земля держит?!

— И ты, Ваня, все в нем до тонкости знаешь? — поинтересовался Колька.

— Знаю.

— Поди с норовом тоже?

— Бывает…

Петька, молчавший до этого, нехорошо хохотнул.

— Как вон Цапулина кобыла: кауруха с духом… Она вон, видишь, зашла, окаянная, на середку и выпряглась. Гляди и твой выпрягется! — Он опять хохотнул.

Ваня покраснел. Брови его сошлись. Через минуту неловкого молчания он тряхнул волосами и решительно сказал:

— Нет, мой не выпрягется. Давайте вас с телегами перетащу.

— Ну-у! Неуж вывезет? — усомнился Колька.

— Должен, — уже не так самоуверенно произнес Ваня. Отступать было поздно, и скорее для себя, чем для Кольки, он добавил: — Пятнадцать лошадиных сил в нем…

Да, откровенно говоря, он уже побаивался: а вдруг грунт под грязью окажется слабым и трактор забуксует? Тогда скандал. Петька первый разнесет по всему селу, что трактор и двух телег не мог вытянуть… А Петька словно читал Ванины мысли. Презрительно сплевывая через зубы, он сказал:

— А ну, давай, давай! Посмотрим, как влупишься!

Нет! Отступать теперь было уже решительно невозможно…