Иван Коробейников - Голубая Елань

— Не поеду. День тяжелый, — заявил Перфиша Софрончик. — Чё в неделе днев других не бывает? А в понедельник да вот еще либо в пятницу какое дело ни начинай — удачи не жди.

— Почему? — поинтересовался Семен Шабалин.

— А потому — постные эти дни, — не задумываясь, ответил Перфиша. — Тоже вот среда…

Присутствующие при этом колхозники засмеялись.

— Да так у тебя, Перфилий, вся неделя тяжелая.

Мелькнувшая было в глазах Степана тревога уступила место улыбке. Он видел, что большинство подобранных в бригаду едут косить с охотой. Вот еще разве Фадя Уйтик, Анисьина Верка да еще три-четыре женщины ненадежные. А Перфиша этот если болтает, так его можно в руки взять: безвредный.

В понедельник утром на четырех подводах выехали на покос. Начать решили с Засеки, пока не перестояла по протокам молодая осочка. Батов дня на два задержался в Застойном. Надо было съездить в лесничество к десятнику Осолодкову, получить делянку, организовать рубку и вывозку леса для строительства фермы.

Нет ничего лучше, ничто не радует так крестьянское сердце, как свежесть раннего утра в пору сенокоса. С детских лет привыкнув к алой купели восходов с их росной прохладой, к темной зелени лесов с ее перезвоном птичьих голосов, к пестрому цветению трав с их благоуханием, житель деревни не будет восторгаться (охать и ахать: ах, как хорошо! ах, как красиво!), но сердце его непременно дрогнет при зове кукушки, и жизнь обернется дорогим подарком, какой бы горькой она ни была. И непременно сорвется с языка полный затаенной надежды на лучшее вопрос: «Кукушка, кукушка, сколько жить мне на веку?»

— Ку-ку! Ку-ку!

На телеге, где сидела молодежь, спрашивали наперебой и смеялись. Так же весело было на других подводах.

— Ой, бабоньки! Ну чисто вся вымокла! — визжала какая-то молоденькая бабенка, подбирая в телегу ноги.

— Не ходи, девка, боса — подведет тебя роса!..

Роса действительно была так обильна, что, казалось, ехали по воде. Мужики, потягивая крепкий самосад, отпускали крепкие, но совсем необидные шутки и сами первые скалились в белозубой улыбке. Умели ответить и бабы.

Так незаметно подкатили к Васильевой избушке на Засеке. Мужики выпрягли лошадей и спутали их в ближайшем колке. Женщины снимали с телег косы, грабли, вилы, кузовки с провизией. Пока складывали все это прямо под ноги на траву, в избушку невозможно было попасть. Она стояла за глухой стеной дикой конопли, репья и полыни. Виднелась одна крыша, на которой покачивался голенастый, невесть как занесенный туда подсолнечник. Степан взял косу, и под его широкими взмахами избушка словно сбросила с себя зеленую шубу и предстала перед косцами, гостеприимно блеснув пыльным лучом, так и ударившим в темный квадрат двери. В прохладной сырости избушки застарелый запах дыма смешался с пряным дыханием свежескошенной конопли. На голых нарах лежали узкие полоски рыжей земли, вероятно, насыпавшейся из щелей жердяного потолка, а в углу, как раз в солнечном луче, блестела шелковая сеть паутинки.

— Ну, бабы! Вот вам пуховые перины! Отсыпайтесь, чтоб спосля в сенокос не дремать, — шутил Антипа, внося охапки травы и раскидывая их по нарам.

Устроившись, посидели, попили студеной воды из колодца и стали разбирать косы, всяк свою. Нина Грачева косить не умела и приехала на покос поварихой. Косить она научится непременно. Когда подсохнет трава, в свободное время будет помогать грести, а пока, кроме заботы об обеде, у нее были и другие дела. Из дому она прихватила стопку книг, бумагу, краски, кисточку. «Будем в свободное время читать, — думала она. — Стенную газету наладим». А пока все это лежало в ее маленьком фанерном баульчике.

Косари стали выходить на рубеж.

затянул Колька, подмигивая Фросе.

— Покосим бывалыча, — разухабисто подхватила Анисьина Верка. — Чё нам, малярам, — день работам, два гулям. Одно добро, что на богатого дяденьку, что на… — она не договорила, многозначительно посматривая на всех, но не видя ни в чьих глазах поддержки, дернула головой и демонстративно пошла вслед за другими на первый заход.

Косили дружно, в охотку. От избушки с пригорка Нине хорошо была видна вся протока. Солнце не набрало еще слепящего накала и стояло невысоко над лесом. Большая половина луговины, сбегавшей от леса, лежала в тени и была матовой от росы. По самому стремени течения, как раз на грани света и тени, поднималась изумрудная волна широкоперой осочки. За ней, легко тронутое светом разнотравье, переливалось искрами, будто закипая. Впечатление это усиливалось тем, что над травой, как брызги, летели какие-то золотые мушки и пепельно-голубые бабочки, а до слуха доносился легкий трепет растущих по ту сторону протоки осинок.

Косари шли косяком, словно дикие гуси на перелете, и так же, как гуси крыльями, взмахивали руками. Делали они это не спеша, как по команде, поворачиваясь то вправо, то влево, словно опоясывая себя сверкающей лентой, которая возникала вокруг каждого из них, как только они выходили на освещенное солнцем место. Иногда кто-нибудь из косарей останавливался, вскидывал косу и, уперев деревянный черенок ее в землю, левой рукой поддерживал конец стального полотна, а правой высекал топкий певучий звук, который повторялся тут же, где-то недалеко в лесу, за протокой. Обратно косари шли, положив косу на плечо. Шли они прямо и широко но хрустящей кошенине, между вихрастыми валками, над которыми еще качались, не поверив в свою смерть, веселые безымянные цветы. И вот уже скошено полпротоки, уже на первых рядках трава посветлела, цветы прикрыли венчики, и тонко запахло увядшей травой.

У Нины поспел обед — картофельный суп-скороварка. Она деревянной толкушкой ударила в пустое ведро.

— Бум, бум, бум!

Собирались все разомлевшие, парные, с добрым блеском в глазах. Первым делом пили.

— Ну денек, — говорил Антипа, сгребая с лица ладонью крупные капли пота. — Ежели такая погодка застоится — сенца накосим!..

Степан молчал. Его тревожила не столько погода, сколько люди. Начали вроде бы ничего, а как дальше?..

Обедали шумно, прямо на валках травы. Нина разливала жидкий картофельный суп, подбеленный молоком, каждому в его чашку. Раздавались голоса:

— Добавочки нельзя?!

— Эх, грибочков бы сюда!

— Не худо захотел. А если баранины!

— Солдат из топора щи варил.

— Так-то бы и Нина сварила.

Хлеб ели каждый свой. У одних он был белее, у других темнее, но все равно завернутый в тряпицу, и брали его понемногу, откусывали над ладошкой: дорога была каждая крошка. Каждый знал: в колхозе хлеба нет, а свои запасы — где они? Вот и приходилось примешивать в муку лебеду, заячий щавель или кому что по вкусу. Перфиша Софрончик достал из кармана что-то похожее на коровью лепешку и своими негнущимися пальцами размял в суп. Ел, посасывая неразмокающие кусочки. После супа кто ел еще яйца, кто творог, свежий стрельчатый лук, молоко — это уже из своих запасов, а Перфиша сходил к колодцу, напился воды. И как-то всем сразу стало неловко. Поспешили разойтись: после обеда полагается отдохнуть. Скоро все задремали. Только Колька Базанов все никак не мог угомониться. Мостился рядом с Фросей. Та отталкивала его, выговаривала что-то, но в голосе ее не было обиды. И когда Колька устроил-таки свою голову к ней на колени, она не оттолкнула его, а, закрыв глаза, стала тихо перебирать его жесткие волосы.