Иван Коробейников - Голубая Елань

«Ушла! Ушла! — билась в голове одна мысль. — Стеша, родная! Как же так?..»

Ваня жадно всматривался: не мелькнет ли где знакомое лицо. Вот мостик, вот церковь! Около нее стоит дедушка Никита Сыроваров, приложив к глазам руку козырьком.

— Здравствуй, дедушка Никита!..

Невиданная демонстрация катилась по улицам Застойного. Грохот бился в каждом доме. Метались перепуганные куры, собаки, дремавшая в тени у пожарки лошадь шарахнулась и, вскидывая спутанные передние ноги, развевая гриву, поскакала наугад вдоль улицы.

Вот домик Гроховых. Садик. Как он разросся: все окна затянул. Не видно ничего. Ваня крепко — пальцы побелели — сжал баранку и, заворачивая за угол, отвернулся.

«А может, наврал Колька. Ведь он такой…» Уплывали призрачные, глупые надежды.

В первых числах июля колхоз «Красный остров» выехал косить. Накануне Батов вызвал в правление Степана Грохова. Степан явился не сразу. Посыльный нашел его в кузнице. Он долго возился с инструментом, без надобности перебирал обрубки железа, покрытые пузыристой окалиной: все оттягивал. Зачем вызывают?.. Войдя в правление, остановился у порога.

— Какая нужда во мне, товарищ Батов?

— Проходи, садись.

— Ничего. Постою — побольше подрасту, — невесело пошутил Степан. — Может, разговор короткий будет.

Батов принужденно улыбнулся:

— Ну, как знаешь. А какой разговор — от тебя будет зависеть. Позвал я тебя вот зачем. Давай принимай бригаду косарей.

Степан отрицательно мотнул головой. Видя, как испытующе смотрит на него Батов, сказал:

— Это дело бригадира. Калюжонок не хуже кого косить умеет, и люди его будут слушаться.

— Калюжонок ферму будет строить. А ты что — косить не умеешь? — Серые глаза Батова блеснули искринкой, потеплели.

— Не в этом дело.

— Обиделся?

— Какая обида? Я, товарищ Батов, понимаю. Перед народом я теперь бессильный. Сказать им у меня правов нет. Какой я командир…

В тот вечер, когда на заседании правления разбирали всю его, как сам выразился Степан, «подноготную» и решали, снять его с бригадиров или оставить, Степана не так обидело единодушное решение — снять, как кем-то произнесенные слова: «Из кулацких рук глядит наш бригадир». Конечно, что заслужил, то и получай. Но разве был он когда пособником Василия Гонцова?

Плыла над Застойном лунная ночь. Долго сидел Степан на бревне около калитки в тени садика. Курил одну цигарку за другой. Перевалило за полночь. Скрылся месяц, перестали мотать свою невидимую пряжу вокруг кустов летучие мыши, а он все сидел сутулясь, подперев рукой непокрытую — картуз остался в правлении — голову. Огонек цигарки то замирал под пеплом, то разгорался с такой силой, что искры летели, и тогда в их багряном свете была видна смятая борода в чаше твердой ладони, темные ямины глаз под бронзовым лбом.

По-уличному Гроховых звали «посельга», что значит поселенец. Далекий предок Степана, бог весть за что отбывший пятнадцать лет каторжных работ, был оставлен в Сибири на вечное поселение. Он-то и был одним из основателей Застойного. Еще Степанова отца кое-кто из застоинских толстосумов заглазно называл каторжником. В глаза говорить боялись. Матвей Грохов характером был крут, силенка у него была и, несмотря на горькую бедность, перед чужой мошной шапки не ломал и за себя постоять умел. Поэтому, знать, и не давался ему в руки «фарт». Зимами, бросив свое утлое хозяйство на попечение жены, он уходил на заработки. Когда подрос Степан, стал брать его с собой. Сын, счастливо соединяя в себе буйную горячность отца и мягкую добросердечность матери, выладился в завидного русоголового парня. Однажды на погрузке дров на железнодорожные платформы он так показал себя, что таловский подрядчик Фрол Колесников в разговоре с Матвеем Гроховым сказал:

— И откуда у тебя, Матвей, такой парень вырос! Одно слово — молодец!

Бровью не повел Матвей. Ни единым словом, даже жене, не обмолвился про запавшую на сердце думку. Только в работе злее стал, да нет-нет и задержится на сыне взглядом, полным горечи и надежды. А однажды заявился к подрядчику и без всяких обиняков выложил:

— Мой купец — твой товар, Фрол Илларионович… Хочу твою девку за своего парня взять.

Это было неслыханной дерзостью. Фрол Колесников долго смотрел на работника своими светлыми глазами. Все черти — от самых злых до самых бесновато-веселых — пронеслись в них за это время, но, видя, что строптивый сват вот-вот повернется и уйдет, Колесников прикрыл глаза и указал гостю на стул. Риск, собственно, для него был небольшой. Речь явно шла о старшей дочери Пелагее, девичество которой, обойденное младшей сестрой, становилось Фролу в тягость.

Белугой, говорят, ревел Степан от такого сватовства, но воли отцовской не переступил. Матвей о приданом не заикался. Фрол дал на обзаведение кое-что, а после свадьбы, когда молодка мела пол, по обычаю бросил «на сор» лошадь. Она и определила крестьянскую судьбу Степана: он, как говорится, «стал на ноги». По мягкости характера он скоро привык к положению женатого человека, работы в хозяйстве не боялся, не уступала ему в этом и жена, и скоро на их дворе появилась вторая лошадь, затем две коровы, овцы, куры, гуси.

В германскую Степан Грохов служил рядовым Сибирской стрелковой дивизии. Здесь от такого же, как он, рядового Иванова впервые услышал он о Ленине.

— По справедливости устройства жизни, — говорил Иванов, — Ленин первый человек на земле. Заводы рабочим, земля крестьянам — вот его слова.

Степан слушал, соглашался: чего лучше, когда земли вволю. Землей живем. Но вот как: по пути ли мужику с рабочим?

— По пути. Конечно, не всем, — разъяснял Иванов. — Сельскому богатею такое дело — нож острый. Вот и кумекай, что к чему. Присматривайся…

Солдаты получали домашние письма, полные слезных жалоб: рушится хозяйство. Росло недовольство войной. Камень лежал и на сердце Степана. Даст бог, выживет — к чему придет домой?.. Теплело в груди, когда читал в редких письмах Пелагеи: «Посеяла я всю запашку, бог да добры люди помогли. Тятенька своей милостью не оставляет. Был у нас на Миколу-вешнего, Стянюшке на платье подарил…»

А может, и взаправду из кулацких рук глядит Степан?..

— Нет! Не стану бригадиром. Уволь меня, Андрей Петрович. — После некоторого раздумья еще раз сказал Степан.

— Да что ты все: уволь, уволь. Будто во мне вся сила. Вот решение травления такое. Тебя назначают. — Батов выдернул из стола листок бумаги.

У Степана дрогнули усы. Он еще попытался было возражать, но Батов перебил его.

— Все, Степан Матвеевич. Вопрос исчерпан. Доверяют тебе колхозники, оправдать надо это доверие. Безусловно.

И Степан согласился.

Выезд наметили на понедельник.