Иван Коробейников - Голубая Елань

Но вдруг ужасающая немота…

Что такое?.. На сидении тебя как не бывало. Почему молчит трактор? Окутанный влажными сумерками, он стоит невесть где. В горестном безмолвии маячит на плуге фигура прицепщицы. Все в ней говорит о том, что ты не можешь, ты не имеешь права обмануть ее наивной веры в твое всемогущество. Ты начинаешь осмотр согласно инструкции. Делаешь ты это сначала с шуточками-прибауточками: «Не иначе — искра в девятую шпорину ускочила… Да-а… А то, может, радиатор в карбюратор заскочил. Бывает…» Прицепщица верит. Незнакомые слова она слушает, как заклинание. Инструкция исчерпана, а трактор не заводится. И ты возишься уже молча, с глухим сопением накапливая негодование. Наконец оно прорывается. Сначала шепотом, затем все громче и громче ты роняешь такие слова, что, кажется, от одних этих слов, без участия злополучной искры трактор давным-давно должен завестись. Так нет же!.. Он, наверное, испытывает твой характер. Да только где ему!..

…Первый выхлоп плывет в золотистом тумане. Сразу движения твои приобретают уверенность. Даже не оглядываясь, ты небрежно даешь команду: «Садись!» И снова ты чувствуешь себя могучим на зыбкой беседке трактора.

Закончены две смены. Ты идешь к бригадному стану, а земля все еще колышется и плывет, плывет под тобой. Еще не съедена последняя ложка супа-скороварки, еще и губы твои, вымазанные мукой подового калача, пытаются что-то сказать, а ты уже валишься на опаленную керосином землю тракторного становья и не слышишь того, как под голову тебе ложится согретая девичьей грудью промасленная стеганка, а сверху ее накрывает — это чтоб солнце не напекло — простенький, выношенный до прозрачности ситцевый платочек. Тебе и невдомек, какими заботливыми, какими нежными могут быть вымазанные землей, побитые железом руки твоей напарницы, на которую несколько минут тому назад ты, может быть, накричал и которая украдкой от тебя всплакнула от жалости к себе и к тебе и от чего-то еще такого, от чего плачет только девичья юность…

Припомни все это, мой друг, и ты снова убедишься, что первый трактор — это твоя завидная судьба, твоя неповторимая молодость…

Ваня Тимофеев вел трактор знакомым проселком. Солнце весело сияло в безоблачном небе. Облитые его полуденным зноем зеленые шатры колков многократно повторяли рокот мотора. Трактор шел ровно, приминая высокие придорожные травы: ему узка была конная дорога. Тронутые его колесами, тяжелые кисти пырея рождали желтые дымки. Впереди на одном и том же расстоянии, словно они-то и вели трактор, порхали пестрокрылые бабочки.

Живо вспомнилось Ване его возвращение из Таловской библиотеки летом прошлого года.

Эх, Стеша, Стеша! Что ты наделала?!

О том, что Стянька вышла замуж за Костю Гонцова, Ваня узнал от застоинских колхозников, приезжавших в Таловку на базар. Помнится, они еще передавали какие-то застоинские новости, но Ваня уже не слушал. Как помешанный ходил он по раскисшим таловским улицам. Была самая распутица. Промокли ноги, тряс озноб — он ничего не замечал. Ночью не спал, ворочался с боку на бок.

— Ты чего, Тимофеев? — спросил сосед по койке.

— Клопы мешают.

— Вот и мне, стервы, не дают уснуть, — пожаловался сосед, но уже через минуту храпел во всю ивановскую, а Ваня так и пролежал до утра с открытыми глазами.

«Что ты наделала? Что ты наделала?..»

Чем больше убеждался он в непоправимости случившегося, тем неодолимее влекло его встретиться с ней. Может, увидеть в глазах ее раскаяние. Может, не все еще потеряно? Так бы и побывал в леспроме. Такой случай скоро представился. Надо было привезти из леспрома сверлильный станок. Ваня вызвался поехать.

Встреча произошла на улице. Стянька шла, по всему видно, из магазина: нарядная, в руках кульки. Шла она медленно и улыбалась. Поездка в леспром показалась нелепой и жестокой. Зачем он так рвался встретиться с ней. Повернуть обратно, пока не поздно. Не попадаться ей на глаза… Но Стянька уже заметила его, узнала и, не переставая улыбаться, просто, словно бы вчера только они расстались, сказала:

— Ваня, здравствуй!

Ваня задержал лошадь, но она, все так же улыбаясь, прошла мимо.

«Оглянись!» — криком кричало все его существо. И Стянька будто услышала этот крик, оглянулась. Сказала:

— Ваня! Тетке Орине привет передавай! — От неловкого движения у нее посыпались кульки. Она подхватила их и в этот момент, по-видимому, совсем забыла о Ване. А он все стоял и ждал — не оглянется ли она еще. Но она так и не оглянулась, скрылась за углом. Ваня нашел контору, получил сверлильный станок и, не задерживаясь больше ни минуты, выехал обратно в Таловку. Не заехал даже домой. Он дал себе слово: никогда не искать больше встреч.

Однако вскоре они снова повстречались. Произошло это в Застойном, в доме Гроховых. Ваня приезжал на несколько дней домой. Вечерком заглянул к Степану. Они сидели на крылечке и тихо беседовали. Вдруг мимо них в дом прошла Стянька. Это произошло так неожиданно, что Ваня не заметил даже, откуда она появилась. Шла она мягко и осторожно. На этот раз она была тихо-задумчива. Глаза ее светились каким-то внутренним светом, припухшие сухие губы были полуоткрыты. Какое-то беспокойство, скорее всего приятное, занимало, видимо, все ее мысли.

— Ты чего с Ваней не здороваешься? — строго сказал Степан, когда Стянька уже входила в двери.

— А-а! Ваня! — произнесла она, задерживаясь на мгновение. Но так и не поздоровалась.

Смутная догадка осенила Ваню. Сердце его сжалось. Он торопливо попрощался со Степаном и поспешил домой. Если до этого призрак какой-то надежды еще и теплился в его груди, то теперь он окончательно понял, что Стянька потеряна для него навсегда.

Ваня не ошибся в своих предположениях. В этот день Стянька впервые почувствовала, что она будет матерью.

Больше они не встречались.

«Ну, что же: что искала, то и нашла, — стараясь быть грубым, говорил себе Ваня, возвращаясь в Таловку на курсы. — Все вы такие!» Но легче от этого не было.

Наступали самые горячие дни учебы: езда на полигоне, сдача зачетов. Ваня все силы отдавал любимому делу. Курсы он закончил с отличием, за что и получил право нести на параде знамя колонны.

И вот он едет домой! Как все-таки здорово!

Ваня ловко крутил баранку. Картины одна чудеснее другой рисовались его воображению. Он словно на крыльях летел. Мотор работал отлично. Не сбавляя скорости, проехал Казачий бор. Выгнал зайца. Оглох косой — выскочил на дорогу, выпучил глаза, да так и остался сидеть, как пенек. Наконец, пошли застоинские поля. Приметы нового уже явственно проступали в их обличий — ширь. Но еще часто, как рубцы на здоровом теле, лежали межи, поросшие высоким бурьяном.