Иван Коробейников - Голубая Елань

— Зддравия желаю, товарищи колхозники!

Колхозники ответили недружно, вразнобой. Они с любопытством рассматривали приезжего, его раздувшийся портфель и такое же раздувшееся усатое лицо. Батов тоже не сразу узнал старшего землеустроителя райзо «межевого инженера» Григория Анимподистовича Дерябина. А тот, бесцеремонно расталкивая людей, направился к нему и через стол протянул руку.

— Привет колхозному руководству!

— Здравствуй, товарищ Дерябин.

— Вкушаете на лоне природы? — Григорий Анимподистович с вожделением окинул не прибранный еще стол. Пустил многозначительный вздох через усы: — Ппу-у-уфф! — Бесцеремонно похлопал по плечу Антипу, прожевывающего последнюю корочку: — Пусти-ка, отец, к начальству поближе.

— К начальству да к богу всяк норовит поближе сесть, — проворчал Антипа, неохотно уступая место.

Манефа прыснула и уронила ложку. Кругом засмеялись. Дерябин не понял ничего и с недоумением оглянулся. Сказал в сторону Андрея:

— Разболтанность, товарищ председатель.

— Да мы не над вами, — сказала Манефа, прикрывая рот концами головного платка. — Ложка пала. К гостю, говорят.

Колька Базанов, сбивая на затылок кепчонку, озорно выпалил:

— Вам бы не к начальству поближе, а к поварихе…

Усы Дерябина ощетинились. Он смерял Кольку уничтожающим взглядом, но ничего ему не сказал, а обратился к Батову:

— Серьезный разговор будет, товарищ председатель.

— Говори! — Андрей уже догадывался (Еще этого не хватало, чтоб Дерябина уполномоченным!). — Что же ты молчишь?

Дерябин незаметно повел глазами по образовавшемуся кругу колхозников.

— А-а! — понимающе протянул Батов. — Ну-ну. Народ тебе мешает. Да ты, случаем, товарищ Дерябин, не собрался ли мне в любви открыться?

Грянул хохот. Этого Дерябин снести не мог. Он подскочил как ужаленный. Лицо его налилось кровью, потемнело. Дрожащими руками он полез в свой жеребый портфель и вытряхнул на стол пачку бумажек. Как перед грозой, воцарилась тревожная тишина. Все с затаенным любопытством следили за руками Дерябина. Одна Манефа, казалось, смеялась, все продолжая прикрывать рот платком. Она не хотела показать свои в три ряда растущие зубы. А Дерябин торопливо развертывал одну бумажку за другой, складывал их в карманы гимнастерки. Карманы раздулись, а он все продолжал искать. Наконец одну бумажку отложил в сторону и начал теперь из карманов выгружать в портфель.

— Вот это урожай! — шепнул Колька.

Управившись со всем, Дерябин неторопливо развернул отложенный лист плотной бумаги, протянул Батову.

— Что это? — спросил Батов.

— Читай! — твердо произнес Дерябин.

— Удостоверение уполномоченного. Знаю.

— Нет, ты читай, — еще тверже повторил Дерябин.

Андрей взял удостоверение и прочитал.

— Ну и что?

— Как что? — в свою очередь удивился Дерябин. — Ты не все прочитал.

— Обычное удостоверение райкома. Ну, и милости просим.

— Нет, а ты подпись прочитай. Кто подписал.

Батов взглянул на подпись: Комов. И это не удивило его. Ну и что же? Комов, член бюро райкома.

— То-то. Комов. Районный уполномоченный ГПУ. — Дерябин самодовольно улыбнулся и повел по кругу белесыми глазами: каково, дескать. Всем сразу стало как-то не по себе. Фадя Уйтик, давно пристроившийся рядом с Дерябиным, — он за дорогу успел многим поделиться с уполномоченным и считал уже себя его лучшим другом — при одном упоминании ГПУ даже вздрогнул. Ого, вот так шишка на ровном месте! Но Батов, не меняясь в лице, улыбнулся.

— Ты нас, товарищ Дерябин, букой не пугай. Мы не маленькие.

Дерябин встал.

— Ну, демагогию разводить здесь не будем. Сейчас поедем в Застойное на партийное собрание. Там посмотрим, маленький ты или большой. И ГПУ — это тебе не бука. Запомни…

Дерябин не мог простить Батову того «разноса», как он про себя называл строгий наказ Карева заняться сенокосными угодиями в колхозе «Красный остров».

«Ишь вы, прыткие какие! — ворчал он, покидая тогда кабинет Карева. — Нафискалил, крот паршивый. Землеройка! Я тебе там намеряю!..».

Однако через условленные сорок пять минут в райком он не пришел. Ни с того ни с чего Софочка вдруг закатила истерику и легла в постель. Григорий Анимподистович вертелся около нее бесом, подавал пилюли, накладывал на лоб уксусные компрессы и, сам не зная за что, просил прощения. Софочка стонала. Такие причуды у нее были не в редкость. Они порядком надоели Григорию Анимподистовичу, но на этот раз он был исключительно внимателен к жене, так как ехать в колхоз ему не хотелось. «Болезнь жены — это уважительная причина», — храбрился Дерябин, но мысль, что Батов ждет, что он от своего не отступится и непременно поднимет бучу, и тогда ему, невзирая ни на что, нагорит от Карева, — эта мысль не давала покоя. Она угнетала его несколько дней. Но Батов не пожаловался. Более того, дела в «Красном острове», видимо, шли так хорошо, что, возвратившись из окружкома, Карев даже не вызвал Дерябина и не спросил с него отчета о проделанной работе. Из поступающих в райзо сведений было видно, что по заготовке кормов колхоз «Красный остров» идет в числе передовых.

«Своевольничает, — решил Дерябин. — Вот шельма! Ну погоди, напорешься ты!..»

Вот почему, когда Комов как член бюро в отсутствие Карева подписал Дерябину удостоверение уполномоченного и обратился к нему с поручением кое к чему присмотреться в колхозе, у Дерябина по сердцу прошел сладкий холодок: «Попался голубчик!..»

— Что я должен там сделать? — невинным голосом спросил он.

— Проверить достоверность фактов, изложенных вот в этой жалобе.

Дерябин наскоро пробежал кривые неразборчивые строчки. Но суть понял.

— Этого не может быть, товарищ Комов. Там председателем двадцатипятитысячник Батов. Рабочий класс…

— Перед советскими законами все равны, — сказал Комов. — Проверишь…

Дерябин ликовал. Будучи уверен, что Батов в поле, что в Застойном он его не найдет, он тем не менее явился прямо в Застойное. Что-либо подтверждающее жалобу разузнать ему не удалось, но зато подвернувшийся Фадя оказался просто кладом. Он всю дорогу рассказывал о застоинской «житухе», не забывая то и дело возвращаться к тому, как он, «человек не трусова десятка», Ваську Гонцова «на чистую воду вывел» и как он душой болеет за «колхозные порядки».

Батов и Дерябин всю дорогу до Застойного упорно молчали. На востоке поднимался кроваво-красный, чуть сточенный уже с одного бока голыш луны. Улицы молчали, погруженные в сон. Нигде ни огонька, даже в правлении. Значит, из леспрома еще не приехали. О том, что будет собрание, Дерябин Чугунову сообщил еще днем. Чугунов спросил:

— Повестка дня?

— Первое — персональное дело, второе — о хлебозаготовках, третье — о закрытии церкви в селе Застойном.