Иван Коробейников - Голубая Елань

— Хорошо, — перебил его Дерябин.

Он начинал понимать, что поступил необдуманно с этой, черт его знает, кем и зачем написанной жалобой. По лицу его пошли багровые пятна. Как всегда в такие минуты, он шумно подул в усы, распушил их и стал похож на рассерженного кота. Более всего раздражало его спокойствие Батова. И тогда он решился пустить в ход свой последний козырь.

— Хорошо! Пусть все это так, товарищи коммунисты. Но как вы смотрите вот на такие вещи? — Дерябин, не скупясь на краски, стал рассказывать все то, о чем наболтал ему днем за дорогу в поле Фадя Уйтик.

Первым желанием Андрея было встать и неторопливо влепить Дерябину оплеуху, вложив в нее всю силу своего возмущения. Но тут же все в нем сникло, и он уже понял, что не в силах защищаться. Он поочередно посмотрел на всех своих товарищей. В глазах Нины стояли слезы, лицо Миши Фролова горело нездоровым румянцем, Антипа, опустив голову, рассматривал свои темные, потрескавшиеся ладони, работница из леспрома сидела строго, сжав губы, а красивые глаза рабочего, прикрытые тенью ресниц, таили какие-то свои мысли. Лица Чугунова не было видно, только бугрился его малиновый затылок. Горькая беспомощность, жалость к Дуне, стыд сковали Андрея. Сейчас он был готов выслушать что угодно. Дерябин, видимо, почувствовал свою силу и закусил удила.

— Товарищи! Тогда как решается судьба мировой революции, мы не можем…

— Довольно!.. Довольно! — повторил Чугунов и быком пошел на Дерябина. Легко, плечом, вытеснил его из-за стола и продолжал: — Информация районного уполномоченного окончена. Есть предложение персональное дело с повестки дня партийного собрания снять. Кто за такое предложение, прошу поднять руки. Единогласно…

От неожиданности Дерябин потерял дар речи. Он задыхался. Истерично, совсем по-бабьи, выкрикнул:

— Ответишь, товарищ Чугункин. В порядке партдисциплины…

Полные губы Чугунова тронула чуть заметная улыбка.

— Ладно, отвечу.

— Ты знаешь, кого берешь под защиту?

— Знаю.

— Мы все знаем, — дружно подтвердили коммунисты.

— Прикрываете. Батов пошел на прямое нарушение законов советской власти, а вы покрываете.

— Каких законов? — спросил Батов.

— Не знаешь каких? А скот колхозный кто разбазаривает? Чтоб замазать рот председателю Совета, чтоб он не мешал творить что вздумается, телочку с фермы ему дали? Дали. Чтоб председателя колхозники любили, чтоб плохо о нем не думали, хлебушка кто им намолол, да еще на ветряной мельнице? А-а? Государству хлеба нет, а тут есть…

Это были уже факты. Истолкованные, чудовищно нелепо, но все равно факты. И после горячих споров было принято решение: 1) за нарушения в руководстве председателя колхоза «Красный остров» Батова Андрея Петровича предупредить; 2) организовать красный обоз с хлебом. Последний вопрос о закрытии церкви, так как время было позднее, Дерябин согласился с повестки дня снять.

— Но этот вопрос, — пояснил он, — мы в ближайшее время должны все же провернуть. Соглашательство с религией — прямой оппортунизм на практике. Учтите…

Дождь, начавшийся в ночь партийного собрания, на котором Григорий Анимподистович, хотя и не добился ничего, но порядком-таки поиграл на нервах всех коммунистов, и в первую очередь Андрея Петровича Батова, — дождь, сперва робкий, к утру разошелся и положил начало осеннему нудному ненастью. Перемежаясь, он моросил целую неделю. Воды пало немного: ее едва ли хватило бы на один короткий летний ливень. Но если летом, как говорят в народе, неделю мочит — день сушит, то осенью: день мочит — неделю сушит. Словом, уже через пару дней так развезло, что было ясно: на полосы с машинами не заедешь, молотить нельзя. Батов так и поступил. Работы в поле приостановились.

— Что! Пасовать перед трудностями?! — возмутился Дерябин. — Не такие мы люди, чтоб ждать божеской милости.

Они поспорили. Дерябин не упустил случая снова уязвить Батова.

— Может, организовать молебствие о ниспослании хорошей погоды. Благо церковь работает. Оппортунист ты, Батов…

И Дерябин настоял на организации красного обоза. За это дело взялся комсомол. Миша Фролов, Нина, Федя Калюжонок ходили по дворам, собирали мешки, полога. На ток, где на закромках уметанных соломой ворохов пробрызнула зелень проросших зерен, стали стягиваться подводы. Запрягли не только лошадей — их не хватало, — но и некоторых недойных коров. Каждый воз укутывали соломой, прикрывали пологами. По-хозяйски, надежно. Да и солнце, словно бы для того, чтоб порадовать всех в такую минуту, проглянуло из-за туч.

Однако ненадолго. Не успели отъехать и двух-трех километров, как небо снова затянуло, пошел дождь. Понимая насколько серьезна транспортировка зерна в таких условиях, Андрей сам поехал с обозом. Тем более, что ему хотелось встретиться с Каревым и поговорить о бесполезности таких уполномоченных, как Дерябин.

Обоз тащился еле-еле. Если лошади еще кое-как тянули, то коровы останавливались через каждые сто шагов. Ноги их расползались в грязи, они падали в оглоблях, и стоило большого труда поднять их. Мокрые, взлохмаченные, забрызганные грязью от рогов до хвоста, они были такими жалкими, что на них больно было смотреть. Лошади дошли до Чумеева, а коровы были еще в полудороге. Поэтому решили в Чумееве задержаться. Председатель чумеевского колхоза имени Ленина после настойчивых просьб разрешил поставить телеги под ветхие навесы, где когда-то делали кирпич, а теперь в беспорядке был свален зимний инвентарь колхоза. Коровьи подводы пришли поздно вечером. К соломе, которую пришлось брать с возов, так как другого корма не было, коровы даже не притронулись. Легли и, тяжело дыша, пролежали всю ночь. Утром на лошадях тронулись дальше. Дождь не прекращался. Кое-как добрались до Таловки. На элеваторе зерно приняли быстро, но в зачет пошло только семьдесят процентов, остальное сбросили на сорность и влажность.

Батов возмутился.

— Это неправильно.

Выписывающий квитанции безучастно развел руками.

— А это уж не мое дело, правильно или неправильно. Вот показания лаборатории, вот вес. — Он осклабился. — Вес да мера — попова вера…

В зерне была примесь овсюга, но не столько же! А влажность?.. Батов сам из каждого воза пробовал зерно на зуб: боялся, не подвел ли дождь. Зерно было сухое. Так в чем же дело? Побежал в лабораторию. Там, услышав его пререкания с лаборанткой, какой-то здоровяк в кожанке строго сказал:

— Пора, товарищ, общегосударственные интересы ставить выше личных. А обмануть государство вам не удастся. Запомните, вам здесь не хлебная биржа, где можно ставить какие-то свои условия. В такую погоду не может быть сухого зерна.

Батов понял: разговаривать бесполезно. Хлеб ссыпан, и разве можно теперь что-либо изменить. Он позвонил в Чумеево, хотел сказать, чтоб не выезжали на коровах в Таловку, а возвращались домой. Но Чумеево долго не отвечало, а когда ответило, оказалось, что подводы давно вышли и скоро должны быть в Таловке. Но пришли они только вечером. Батов ночевал в Доме крестьянина.