Иван Коробейников - Голубая Елань

Слышимость в телефоне была плохая. Чугунов что-то спрашивал еще, возмущался.

— Партийную дисциплину забываешь, товарищ Чугунов, — сказал Дерябин и повесил трубку.

Собрания были родной стихией Григория Анимподистовича. На них он чувствовал себя как рыба в воде. Читать нотации, распекать, а то и попросту ругать он мог без конца, так как для большей убедительности любил вспомнить различные истории, чаще всего происходившие с ним. Из этих историй явствовало, что он, Григорий Анимподистович, во всех отношениях личность исключительная, и остальным остается только слушать его брань и нотации. И теперь, Дерябин, зайдя в правление, с воодушевлением начал готовиться к своему выступлению. Скоро заявились леспромцы во главе с Чугуновым. Их было двое: женщина средних лет с крупными чертами лица, с высоким лбом, перетянутым красным платочком концами назад, и сухощавый бритый мужчина с красивыми глазами в пушистых длинных ресницах. Они поздоровались и, тихонько переговариваясь, сели сразу при входе. Чугунов прошел вперед, поздоровался с Дерябиным за руку.

— Что это за подъем по тревоге?

— Садись, товарищ, кажется… Чугункин?

— Хоть горшком назови, только в печь не станови. — Чугунов широким жестом вытер свое лицо с полиловевшими на ночном холодном воздухе щербинками. — Что вы там придумали — не спрося броду, бух в воду. Церковь закрыть. Да это же, зияешь, какой вопрос. Если его не подготовить, дров наломаешь. Потом персональное дело. Что это такое?

В это время вошли Антипа, Миша и Нина.

— Что у вас тут такое? — обратился к ним Чугунов.

— Это у тебя, как у секретаря партячейки, надо спросить, — сказал Дерябин и назидательно добавил. — Давайте, товарищи, садитесь. Привыкайте вопросы решать не с кондачка, а по существу. А то, помню, как-то работал я на Дальнем Востоке…

Не миновать бы коммунистам услышать, как работал Дерябин на Дальнем Востоке, но стремительно вошел Батов. Он был подтянут. На чисто выбритом лице сухо блестела обтянувшаяся по скулам кожа.

— Антипа Иванович, подводы на элеватор отправили? — было его первым вопросом.

— Нет еще. Погода вот что-то хмурится, — сказал Антипа.

— Надо было наказать, чтоб вороха прикрыли соломой.

— Я говорил. Ну, да там Степан остался, знает, что делать.

Разговаривая, Батов прошел было к столу, но видя, что его обычное место занято, оглянулся туда-сюда и сел на свободное место рядом с женщиной из леспрома. Сказал вполголоса:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

Чугунов стоял у стола. Дерябин, словно не замечая этого, поднялся и начал с подчеркнутой официальностью.

— Товарищи! На учете в территориальной партячейке Застоинского сельского Совета состоит… — он посмотрел на Чугунова («Три члена и четыре кандидата», — подсказал тот). — На учете в партячейке состоит, — продолжал Дерябин, — три члена ВКП(б) и четыре кандидата в члены ВКП(б). Явились все. Есть мнение собрание считать открытым. На повестке дня стоят следующие вопросы… — Дерябин покосился на лежащую перед ним бумажку, но тотчас отвел глаза, словно бы сделал это не преднамеренно, и для большей убедительности даже слегка двинул от себя бумажку и, уже не глядя на нее, размеренно сообщил: — первое — персональное дело, второе — о хлебозаготовках, третье — о закрытии церкви в селе Застойном.

Коммунисты молча переглянулись. Чугунов отошел от стола и сел.

— Какое будет мнение по повестке дня?

— Чье персональное дело?

— Что значит о закрытии церкви? — враз раздалось два вопроса.

— Об этом будем говорить при рассмотрении вопросов. Кто за данную повестку? Кто против? Воздержался? Повестка утверждается. Приступим к рассмотрению первого вопроса. Для ясности, товарищи, я прежде всего должен буду зачитать вот это. — Дерябин вытащил из лежащего на столе портфеля затасканный листок, вырванный из ученической тетради. — «На основании критики широких масс крестьянского населения села Застойного, ввиду искривления законов советской власти, приносим жалобу в нижеследующем, — Дерябин читал бегло, четко выговаривая слова, то и дело отрывая от бумаги глаза: было видно, что текст он заучил наизусть и теперь наблюдал, какое впечатление произведет его чтение на слушателей. — Первое: по размещению внутреннего займа укрепления крестьянского хозяйства в прошлом году распределялся насильственным путем. Второе. А также отрыв крестьян в июле месяце на лесозаготовки — в жаркую пору годовых запасов, как-то: вспашка паров, сенокоса и прочих полевых работ. Третье… — Здесь Дерябин сделал многозначительную паузу, — все это допускал Андрей Батов — уполномоченный, захвативший власть председателя колхоза и заодно сельского Совета…»

— Брехня! — не вытерпел Антипа. — Как есть все брехня!

Дерябин фыркнул в усы.

— Товарищ! Ты на партийном собрании, а не у тещи в гостях. И анархию тут не разводи.

Антипа не знал, что такое анархия, но рядом с тещей оно показалось ему настолько непристойно-обидным, что он оторопел на мгновение, но тут же с горьким сожалением начал:

— Эх, ты-ы!.. Да мы… — но тут он почувствовал, что кто-то его тянет за рукав. Это был Батов.

— Не горячись, Антипа Иванович! Садись. На партийном собрании порядок должен быть, безусловно.

Видя, как спокойно лицо Андрея Петровича, Антипа сел, однако проворчал:

— Так чистая же брехня, Андрей Петрович. И как ты такое, можно сказать, сгальство [33] Сгальство — издевательство. терпишь…

Дерябин между тем продолжал читать:

— «…Ставим это все в наглядность и просим повести желанную политическую работу, ударить по темноте и безграмотности в отдаленных уголках, навроде нашего Застойного. И выжить тех глубоко закопавшихся, получающих огромное жалование, а именно — учителей и прочих — и привлечь их к усиленной той культурно-объяснительной работе среди широких масс крестьянства по скотоводству, земледелью и огородничеству».

— Кто писал? — спросила Нина, когда Дерябин положил листок.

— Это не важно. Факты есть факты, да и сама постановка вопроса, как видите, политически правильная.

— Глубоко закопавшихся учителей?! — в голосе Нины слышалась обида. — И это вы считаете правильно. Факты! Да их нет тут. Одни разглагольствования. Насильно размещался заем. Если, как тут говорится, взять прошлый год, то Андрея Петровича тогда здесь не было. А нынче… Ну кто, кому нынче займа продали больше, чем на десять рублей. Василию Гонцову? Так он сам добровольно взял на полтораста рублей. Продал Базанову сруб, пришел и взял.

— А что касается подвод, — сказал Миша Фролов, — то лесозаготовками занимался сельский Совет, и людей посылали по разнарядке района.

— Я и говорю — брехня, — снова поднялся Антипа.