Иван Коробейников - Голубая Елань

Когда Дерябин скрылся за поскотиной в лесу, Колька выскочил из канавы, догнал Катерину. Весело крикнул:.

— Путем дорожкой! Подвези, — и тут же ловко прыгнул в мешанинник. Взял из рук Катерины вожжи. Цапулинская кобыла, чувствуя твердую руку и радуясь возвращению домой, подхватила резвой рысью.

С Фросей Колька провел целую ночь. Выпить ему не удалось, но он не жалел. Настроение и без того было отличное. Против обыкновения Фрося была трогательно внимательна. Прижималась к Кольке, заглядывала ему в глаза, смеялась. Видно было, что она рада встрече и не пытается под видом равнодушия или злой насмешки скрыть это. Который раз уже Колька принимался рассказывать ей о своей проделке с Дерябиным, и они вместе покатывались от смеха.

Они сидели на порожке церковного амбара, где когда-то хранился общественный хлеб, а теперь было пусто, и только по карнизам селились голуби. Видно, часто бывали тут люди: голуби не боялись, вечером, когда было еще светло, они пролетали над самыми головами, а теперь спали в гнездах, и было слышно, как изредка встрепенется то один, то другой голубь.

По-новому поднялось солнце в то утро, по-новому заглянуло оно в Колькины глаза. А все, может быть, оттого, что они с Фросей договорились пожениться.

— Фрося! Слышь, Фрося! Я бы теперь с колокольни прыгнул! Ей-богу. Токо ты скажи, скажи — и я…

— Дурачок. А я-то что — сразу вдоветь!.. — Фрося притянула Колькину голову, прижала к груди.

Вернулся Колька на ток сияющий. Тревожило его только одно: попадет ему за уход с тока. Но, видно, вместе с Фросиной близостью повернулось счастье к нему лицом. На току все уже знали о приключении Дерябина. И все были необычайно оживленными, словоохотливыми.

— Здорово кто-то над ним подшутил!

— Ловко!

— Говорят, пешедралом в Таловку упер.

Колька видел — все были на стороне неизвестного шутника. Даже Батов смеялся. Это и толкнуло Кольку на признание.

Весь день на него смотрели как на именинника.

Уборочная продолжалась. Вечером после ужина Колька подошел к Андрею Петровичу.

— Мне с вами надо поговорить.

— Говори.

Колька помялся. По лицу разлилась краска, чего с ним никогда не бывало. После некоторого колебания решился.

— Андрей Петрович, вы мне выдайте по трудодням, что я заробил.

— Зачем тебе?

— Надо.

— Не могу. Да и не во мне дело. До конца года вообще колхоз не может этого сделать.

Колька опустил голову.

— А все-таки зачем тебе? — спросил Батов. — Уж не жениться ли задумал?

— Как вы угадали, Андрей Петрович? — обрадованно спросил Колька. Ребята начали зубоскалить, и он уже не рад был, что начал этот разговор.

Батов взял Кольку под руку и отвел в сторону.

— Слушай, Базанов. Правду, что ли, жениться хочешь?

— Ну!

— На Фросе?

— Ага…

Батов задумался, а потом сказал:

— Хорошо, Николай, постараюсь тебе помочь…

А дня через два, собираясь в Застойное, Батов подозвал Кольку:

— Садись. Поедем.

— Куда?

— Куда повезу. Садись давай.

Колька полез на козлы.

— Со мной, сюда садись! — указал Батов слева от себя. Когда отъехали, наклоняясь, вполголоса сказал: — Сватать поедем…

Колька надулся. Он представил, как Фадя Уйтик рядится со сватами.

— Ну-ну, я пошутил, — сказал Батов. — Знаю, что ты парень орел, без сватов все уладил.

В Застойном остановились около правления.

— Заходи и жди меня, — сказал Батов.

В правлении было пусто. Колька сел, закурил, готовясь к тому, что его председатель куда-то пошлет. Но не успел он выкурить папиросу, как Батов вернулся с Фросей. Они вели разговор о молоке.

Увидев Кольку, Фрося оборвала разговор на полуслове. Потупилась, с укором посмотрела на Батова. Дескать, что это такое. Батов словно не заметил.

— Садись!

Фрося села, смеряв глазами расстояние до Кольки. Отвернулась. Батов сел на свое место. Прошла минута в неловком молчании. Колька чувствовал себя, как на углях.

— Ну! — произнес Батов и широко улыбнулся. — Вы знаете, что такое комсомольская свадьба?

— Нет, — ответила Фрося.

— Так вот узнаете. А теперь давайте ближе к делу. Мы на правлении договорились. Ваша свадьба — первая свадьба в колхозе, и давайте организуем ее по-новому. Вы комсомольцы, и свадьба пусть будет комсомольская. Расходы колхоз берет на себя. Справим мы ее без попа, без церкви, в клубе с песнями, с играми. По-новому. Идет?

Фрося и Николай переглянулись и зарделись.

Колька растерянно улыбался, а на щеках Фроси сверкнули неожиданные слезы. Батов понял их состояние и деловито распорядился:

— А теперь ты, Николай, бери мою лошадь и поезжай на ток, а ты, Фрося, — на ферму. Ну, а я… я тоже на ферму. Значит, вместе с тобой.

Колька выскочил из правления, упал в ходок, подхватил вожжи и сам не свой гикнул:

— Ге-е-эй! Соко-о-оли-ик!

Ведя расследование по делу Клягина-Ускова, районная прокуратура не могла не вернуться к случаю с поджогом сена в Застойном. В том, что это был поджог, никто не сомневался, но виновного установить не удалось. Теперь же было совершенно очевидно, что это событие и все последующее — звенья одной цепи, тщательно продуманного плана Ипполита Ускова и его сообщников. Пребывание Ускова в момент пожара в школе на капустнике, на чем он строил свое алиби, теперь поворачивалось против него. Вот почему капустником заинтересовались, тем более, что он мог пролить свет и на таинственное убийство учителя Шарапова. Тоню Соснину, как только она после каникул вернулась в Пни, вызвали в Таловку к районному следователю Горбатову.

Вез ее Максим Базанов по наряду сельского Совета. Ехать Максиму не хотелось — у него стояли немолоченные клади, — он долго пререкался с Цапулей, сидя на крылечке Совета, припоминая, сколько раз, куда и за чем он ездил по наряду и тем самым доказывая, что ехать сегодня ему никак не в очередь. Поэтому они теперь опаздывали. Моросило. Тоня волновалась. А Максим в мокром смятом картузике и рыжем зипуне, потемневшем на его сутулых плечах, сидел нахохлившись и время от времени чмокал губами, однако не делая ни малейшего усилия для того, чтоб понудить лошадь, плетущуюся еле-еле.

Стоял сентябрь. Дождь, начавшийся накануне, то моросил, то прекращался, но тонкие серые тучи бесконечно стелились по небу, и даже в моменты затишья ни один солнечный луч не мог пробиться сквозь их белесую пелену. Мокрые травы оставляли на трубицах колес желтые семена. Пахло укропом и увядающими листьями берез.

И хотя Тоня не чувствовала за собой никакой вины и была даже уверена, что все окончится благополучно, слезы отчаяния поминутно навертывались ей на глаза, и она отворачивалась, чтоб незаметно смахнуть их.

В кабинет следователя Тоня входила, стараясь держаться независимо. Она ожидала встретить человека пожилого, посеребренного сединой, непременно в очках, и очень смутилась, когда увидела за столом румяного кареглазого юношу.