Иван Коробейников - Голубая Елань

— Проходите. Садитесь! — Официально сказал Горбатов и сделал вид, что углублен в чтение какой-то бумаги.

Тоня продолжала стоять.

— Я вызвал вас… — наконец начал он. — Да вы садитесь! — Горбатов боднул головой в сторону стула и, видимо, заметив свою неловкость, стал еще непроницаемее.

Тоня подошла к столу, подобрав влажную юбку, села на краешек стула и, не зная куда девать руки, положила их на край стола, затем, подумав, что это не разрешается, быстро отдернула их и стала теребить кончик шарфика, спадающего на ее высокую грудь.

Горбатов по-своему истолковал эти движения красивой девушки, покраснел и, досадуя на это, еще больше смутился. Очевидно, подражая кому-то, он сказал строго и раздельно:

— Ваше имя, отчество, фамилия?

— Антонина Петровна Соснина, — с чувством досады ответила Тоня.

— Возраст?

— Двадцать лет.

— Пол? — машинально спросил Горбатов и, снова краснея, скороговоркой добавил: — Местожительство? Кем работаете?

Тоня откровенно улыбнулась и ответила на все вопросы:

— Женский. Деревня Пни, Застоинского сельского Совета. Учительница. — Она видела, как карие глаза следователя блеснули мальчишеским озорством.

— Ничего не поделаешь. Форма. Вы знаете, зачем вызваны? — просто спросил он.

— Нет, — ответила Тоня, хотя знала.

И Горбатов также знал, что она говорит неправду, и, снова заподозрив ее в заигрывании, на мгновение растерялся.

— Вы приглашены, — после короткой паузы начал он сухо, — по делу о поджоге сена в селе Застойном. В качестве свидетеля. Вы должны говорить только правду.

Горбатов взял лежащую сбоку книжку, распухшую от закладок, раскрыл ее и торопливо прочитал статью закона об ответственности за свидетельские показания. Тоня слушала рассеянно. Она думала о том, что спросит у нее следователь и что должна будет она ему ответить. Все осложняла смерть Вадима. Нет! В этом она не виновата. И о сене она ничего не знает. Однако смутная тревога вдруг закралась в Тонино сердце. И когда начался допрос, эта тревога все время мешала ей говорить.

Вопросы были простые. Но Тоне стоило большого труда ответить на них. Казалось, их простота таит в себе неуловимое коварство.

Да, капустник был в школе. У Шарапова, конечно. Нет. С ним она знакома просто по работе. Был Клягин. Избач. Усков! Какой Усков? Нет. Об этом она ничего не знает. Клягин Егор. Был он с Кроходумовой. Кроходумова — счетовод колхоза. Да, Клягин уходил с Кроходумовой. Они принесли вина. С ними пришел продавец Петька Барсук. Петр Салазкин! Какой Салазкин? Простите, она не знала, что Барсук — это уличная кличка. Но его все так зовут. Когда загорелось? Этого Тоня не знает. Видела что-то вроде зарева, но в ту ночь было северное сияние, и она, да, вероятно, и все участники капустника не обратили на зарево внимания.

Тоня отвечала, боясь посмотреть Горбатову в глаза. Теперь краснела она, и ей казалось, что, видя это, тот не верит ни одному ее слову.

Но Горбатов даже не смотрел на нее, он записывал ответы.

— А как, Вадим Шарапов активный был человек? Выступал на собраниях? — спросил Горбатов.

— Нет.

— Участвовал в хлебозаготовках? В организации колхоза?

— Нет.

— Так чем же и чью ненависть мог он вызвать?

Тоня молчала.

— А-а?! — строго повторил свой вопрос Горбатов.

— Не знаю… — пролепетала Тоня.

Дальше она отвечала совершенно машинально. Наконец ей показалось, что разговор закончен, и она встала.

— Простите. Еще не все, — сказал Горбатов. — Вы давно знакомы с Константином Гонцовым?

Тоня покачнулась и села. Только теперь она поняла, что все время ждала и боялась этого вопроса. Жгучая краска залила ее лицо, шею.

— Давно…

— Точнее?

— Я встречалась с ним в городе. Как со всеми знакомыми ребятами. — Краска медленно сходила с Тониного лица. Она осуждала себя за трусость.

— Я совсем не допускаю мысли, что вы встречались с ним как-то иначе, чем со всеми, — холодно сказал Горбатов. — Но вы знали, кто он?

— Я знала, что он ученик лесохимической школы. Комсомолец.

Слово комсомолец Тоня произнесла твердо и с вызовом посмотрела на Горбатова.

— А то, что он кулак, сын кулака, вы не знали? — Глаза Горбатова сузились и стали почти черными.

— Нет… Тогда нет…

— А теперь?

Тоня ответила еле слышно:

— Да…

— Ну и вам, конечно, известно, что, бросив беременную жену, он исчез в ту же ночь, когда сбежал из Застойного его папаша — кулак Василий Гонцов?

— Беременную?.. Бежал?.. Я этого не знала…

Горбатов некоторое время сидел молча.

— В каком году вы познакомились с Гонцовым?

— В двадцать восьмом.

— Где чаще всего встречались?

— В доме врача Леватова. Он знакомый моего отца. Они учились вместе.

— Леватова? — Горбатов приподнял одну бровь, припоминая. Затем быстро открыл стол и, торопливо перелистав какие-то бумаги, положил перед Тоней небольшой листок с протертым крестообразным сгибом.

— Вам не знаком этот почерк?

Тоня бегло окинула листок.

— Нет.

— А вы не спешите с ответом. Посмотрите внимательно. Прочтите. Это не почерк врача Леватова?

Леватов преподавал в школе, где училась Тоня, педологию, и Тоня не могла не знать его каллиграфически аккуратного почерка. Сомнений не могло быть. Это была записка Леватова. Но что он писал? У Тони потемнело в глазах. Не может быть!..

Не читая протокола допроса, Тоня подписала его и торопливо пошла к двери, на полпути остановилась, сделала шаг обратно.

Горбатов сидел, опустив голову и, казалось, ничего не замечал. Может быть, это и решило исход той внутренней борьбы, которая охватила Тоню. Подавляя вздох отчаяния, она опрометью бросилась из следственной комнаты.

«Ах, зачем он не спросил меня еще раз?» — с горечью думала Тоня, шагая по улице, освещенной наконец-то проглянувшим солнцем. Крыши домов, деревья влажно блестели. Совсем по-летнему ярко цвела в палисадниках настурция. Но Тоня ничего этого не замечала. Ей было мучительно стыдно и тревожно.

Тоне Сосниной не было еще и десяти лет, когда она заболела корью. Целые ночи напролет около ее кроватки сидел отец. Всегда аккуратный, чисто выбритый, он за время ее болезни оброс бородой и обрюзг. Веки его добрых глаз набрякли от бессонных ночей и были как две створки грецкого ореха. Это запомнилось Тоне на всю жизнь. Дни выздоровления были чудесные дни. Тоня лежит в кроватке. В комнате полумрак, и только на ломберном столике у изголовья круг розового света. Где-то там, за этим светом, папа. Тоня не видит его, и если б не шелест страниц, то можно поверить, что сами собой по воле доброго волшебника возникают перед глазами чудесные картины сказочного мира. А, может быть, это вовсе не шелест страниц? Ну, конечно! Это шелест шелка. Вот-вот откроется дверь и юный принц — он очень похож на соседского мальчика — войдет в комнату. В руках у него хрустальный башмачок. Счастливое сердце Золушки трепещет в Тониной груди…